– Полностью поддерживаю все, что там написано моим товарищем по партии, – твердо произнес Костя.

– А какой партии, позвольте поинтересоваться? – мягко спросил Голубовский. – Или это секретная информация, которую вы не откроете даже под истязаниями и пытками?

При слове «пытки» Костя повел плечами, что не ускользнуло от внимания подполковника Охранного отделения. «А не такой уж он и кремень, – подумал Степан Яковлевич, с интересом рассматривая собеседника. – Пожалуй, что и получится…»

– Нет, это не секретная информация, – выдержал взгляд подполковника Костя. – Я причисляю себя к партии радикалов-революционеров.

– То есть к партии террористов, я так понимаю?

Костик стойко промолчал.

– И что, вправду есть такая партия? Радикалов-революционеров? – спросил Голубовский.

– Правда, – усмехаясь прямо в лицо подполковника, ответил радикал-революционер.

– И где она?

– Вот здесь, – ответил несгибаемый Костик, коснувшись места на груди, где находилось сердце.

– Ясно.

Степан Яковлевич чуточку помолчал.

Потом еще чуточку.

Это был рядовой тактический ход в дознании – подождать, когда собеседник начнет волноваться и задавать самому себе вопросы: а почему это дознаватель молчит? Что он такое задумал? Не готовит ли он какую-нибудь хитроумную и изощренную каверзу, с тем чтобы подспудно и исподтишка выманить сведения, которые ни в коем случае не надлежит открывать? И Костя стал ерзать на стуле, явно выказывая нетерпение.

Голубовский сухо произнес:

– За препятствие задержанию особо опасного преступника вам, по «Уложению о наказаниях», грозит пять лет каторги как минимум. И за участие в противуправительственной нелегальной организации еще пять. Итого – десять лет. Вы знаете об этом?

– Я готов вынести все муки и пытки, которые уготовило мне гнилое самодержавие и его сатрапы, – произнес непоколебимый Костик и выразительно посмотрел на Голубовского. Но того слово «сатрапы» ничуть не задело. Казалось, он даже не расслышал его.

– Хорошо, – равнодушно произнес Степан Яковлевич. – Сейчас я приглашу секретаря, и он запишет ваши отказные показания. Вы ведь не будете сдавать своего товарища Марту и товарища Пантелея? Который, кстати, уже дал показания касательно ваших планов убить государя императора. А товарища Марту мы возьмем через несколько дней.

– Вы ее никогда не возьмете, – неожиданно для себя растерянно произнес Костя. Но только вот откуда взялась эта растерянность: не то от десятилетнего срока, который ему грозил, или от известия, что Пантелей все рассказал?

– Возьмем, уверяю вас, – без улыбки сказал Голубовский. – Это лишь вопрос времени.

– Все равно я вам ничего не скажу, – уперся Костик. – Можете меня пытать, бить…

– Бить?!

– Да, можете начинать.

– Никто вас не собирается пытать или бить, – неожиданно мягко произнес Голубовский. – Я же понимаю: вы натура тонкая, впечатлительная. Поддались уговорам этой Марты из заграничного «Центра»; может, она вам еще и приглянулась как женщина… Такие особы этим искусно пользуются. Не зря же вы так самоотверженно бросились ее защищать при задержании. Честно говоря, лично мне вы крайне симпатичны…

– Из какого такого «Центра»? – посмотрел на подполковника Охранного отделения Костя.

– Из «Центра», который отдает приказания и использует втемную таких вот несмышленышей, как вы…

– Я попросил бы вас соблюдать приличия и не называть меня нес…

– Помолчите! – прикрикнул на него Голубовский. – Если не жаль себя, то пожалейте своих родителей! Ваша маменька не выдержит десятилетней разлуки с сыном. К тому же у нее больное сердце…

– Не смейте! – Лицо стоического Костика полыхнуло гневом. – Никто не давал вам права…

– Закрой рот! – бухнул по столу кулаком подполковник «охранки», давая понять, что прелюдия кончилась и теперь начинается самая настоящая увертюра. – Сейчас я отправлю тебя в тюремный острог, к фартовым ребятам, и там тебе станет так весело, что слезы ручьем хлынут. Ребятки эти мигом революционную спесь с тебя собьют. Поскольку шибко не любят тех, кто против царя-батюшки бунтует.

– Не имеете права! – вскричал Костя, кажется, напуганный упоминанием о тюрьме и фартовых ребятах.

– Имею, дружочек, имею, – зловеще произнес Голубовский. – Я много чего могу. А ты что, думал, ты будешь против государя императора заговоры плести, а он тебя за это по головке будет гладить? Ошибаешься.

– Самодержавие все равно падет, – продолжал геройствовать Костик. – Вот увидите.

– Конечно, падет, – неожиданно спокойно отреагировал на последнюю реплику собеседника Степан Яковлевич. – А вместе с ним будут уничтожены и такие, как вы. – Голубовский снова перешел на вежливую форму общения с собеседником. – И тогда наступит такое время, когда все, кто приближал и делал революцию, взмолятся Господу Богу, чтобы он вернул прежнее время. Но Всевышний и Всеведущий не обратит на эти просьбы ни малейшего внимания, ибо Бог тоже умеет обижаться…

Через четверть часа Костик все выложил как на духу: про Марту и ее планы; про Пантелея, который, кстати, запирался как на дознании, так и на судебном следствии и ничего ни про кого не сказал. А что до того, будто бы он дал показания против Костика и Марты, так это был простецкий дознавательский ход Голубовского, на который попадаются только такие неопытные и небитые, как Костик.

Степан Яковлевич его отпустил – как фигуранта, не представляющего более опасности для общества. Костя и правда был теперь не опасен. После этого случая он сделался задумчив и тих, ни в какие кружки и организации, даже легальные и совершенно безобидные, вроде любителей чтения готических романов или филателистических, не записывался, и по окончании Технологического института стал служить на одном из санкт-петербургских заводов в качестве инженера-технолога. Он женился на дочери домовладельца, мещанке по имени Всеславия, и народил семерых детей, двое из которых умерли во младенчестве. Кажется, в этом своем семейном болотце он был вполне счастлив, как может быть счастлив человек, ни о чем не мечтающий и ни в какие выси не стремящийся. Впрочем, бог ему судья.

Что же до Пантелея, то по суду он получил семь лет каторги и был определен в Нерчинск…[4]

Одному Всеведущему известно, что проделывал последующие два дня Африканыч, делая «свой ход», но на третий день по приезде Всеволода Долгорукова из Цюриха он пришел с концессионным договором. Невероятно, но факт: соглашение на предоставление права на строительство железнодорожной линии Казань – Рязань было составлено по всем правилам на гербовой бумаге и подписано председателем Государственного Совета Его Императорским Высочеством Великим князем Михаилом Николаевичем.