Уговорились, что Совет директоров в полном составе зайдет завтра в банк, чтобы написать официальную бумагу с просьбой предоставить АО первый кредит в сумме два (Сева решил не наглеть) миллиона рублей. И принесет все положенные документы для оформления кредита.

Потом было еще четыре тоста.

– За государя императора и всю его Царственную Семью и за их здравие.

– За Председателя Государственного Совета Российской империи и его здравие.

– За процветание державы.

– И за новую железную дорогу Казань – Рязань, которая не далее чем через три года свяжет их общими усилиями (Акционерного общества и господина Бурундукова) родную Казань с общей сетью всех имперских и частных железных дорог России[5].

Своего охранного отделения в Харькове не было. Поэтому информацию о возможности появления в городе государственной преступницы Марты Гинсбург, возможно, под иной фамилией, получили, как и в иных губернских городах Российской империи, господин полицеймейстер и начальник Жандармского управления. К секретному телеграфному сообщению о немедленном арестовании опасной политической законопреступницы прилагалось словесное описание разыскиваемой Марты, составленное со слов Исаака Дембо и студента Санкт-Петербургского Технологического института Константина Завьяловского.

Похожих по описанию женщин было задержано двадцать три штуки. При рассмотрении оных лично господином харьковским полицеймейстером со своим помощником были отпущены женщины старше тридцати лет. Таковых оказалось двенадцать. Правда, одна дама безапелляционно заявляла, что ей только двадцать девять лет, но поднятие ее метрической записи в одной из приходских церквей выявило, что этой даме полных тридцать четыре года. Когда это было высказано помощником полицеймейстера вслух, она фыркнула и вышла, горя негодованием и обидой.

При повторном рассмотрении оставшихся одиннадцати задержанных женщин в подозрении, что они и есть Марты Гинсбург, были исключены еще три. Одна – потому как у нее оказалась деревянная нога, а разыскиваемая Марта имела обе ноги целые. Вторая – потому, что имела комплекцию трех Март и совершенно не подпадала под описание разыскиваемой преступницы. А третья, отпущенная на все четыре стороны, являлась известной харьковской «горизонталкой», красоткой полусвета Зи-Зи, то бишь Зинаидой Яковлевной Ковшовой, которую в городе многие знали весьма близко, в том числе и сам помощник полицеймейстера. Стало быть, под подозрением осталось восемь женщин, с которыми надлежало разбираться уже более детально.

Все они были доставлены в городское полицейское управление для выявления личности.

Первую из восьмерых звали Амалией Краух. С ее слов, было ей двадцать четыре года. Служила девица в оперном театре на Полтавском шляхе и к противуправительственнным тайным сообществам не имела никакого касательства. Когда личность ее была подтверждена, она была отпущена с извинениями.

– Мне до ваших извинений начхать, – заявила девица с сильным малоросским акцентом и удалилась, гордо вскинув гривастую голову.

Осталось семь.

Очень похожую по описанию на разыскиваемую Марту Гинсбург звали Наталией Георгиевной. Год назад она закончила Мариинскую гимназию на Рымарской улице, в которой готовили домашних наставниц и добропорядочных жен, и вот-вот должна была стать воспитательницей двух девочек-погодок у дворян Бутаковых. При проверке документов оказалось, что Наталии неполных восемнадцать лет и что удостоверить ее личность может ее бабушка Прасковья Ильинична Рахманинова и соседи по дому.

Свидетели были вызваны и под присягой признали в Наталии Георгиевне Наталию Георгиевну. Она также была отпущена с принесением извинений лично от полицеймейстера. Что не помешало потом дворянам Бутаковым отказаться от услуг Наталии Георгиевны под каким-то незначительным предлогом.

– Нам не нужно политически неблагонадежных воспитательниц, – заявила Наталии Георгиевне мадам Бутакова, когда девушка пыталась все же прояснить причину отказа.

– Но они же отпустили меня, – попыталась возразить Наташа, после чего получила недвусмысленный ответ, завершивший прения сторон:

– А в следующий раз посадят.

Осталось шесть.

За двумя из них, Екатериной Громовой и Елизаветой Пьецух, пришли их мужья, прознавшие про задержание, потому как город Харьков, несмотря на статус губернского города, все равно что большая деревня, и дурные новости по нему разносятся ежели не с быстротой молнии, то уж с быстротой полета пушечного ядра уж точно. Хотя и претерпевают по дороге изменения, порою кардинальные. На прошлой неделе, к примеру, владелец бакалейной лавки близ кирхи Бруно Косталевич выпорол своего сына Янека за то, что тот упер из кассы магазина трешницу и истратил ее в публичном доме мадам Кац. Когда сия весть пролетела несколько кварталов, она звучала так:

«Бруно Косталевич выбил у своего сына передние зубы за то, что тот заразил его французской болезнью».

Когда дошла до конца города, то звучала следующим образом:

«Янек Косталевич убил топором своего отца, владельца бакалейной лавки, что у кирхи, за то, что тот отбил у Янека его невесту, Соломониду Крузенштерн, и спал с ней».

Сколько потом ни старалась модистка Соломонида Крузенштерн доказать, что она не спала ни с каким бакалейщиком и не являлась невестой его сына, у нее ничего не вышло. Напротив, все ее оправдания воспринимались знакомыми ей жителями Харькова как подтверждение случившегося. В конце концов, за Янеком явилась полиция, а Соломонида Крузенштерн была вынуждена покинуть Харьков и найти себе пристанище в каком-то заштатном городишке неподалеку.

Так вот, Громов, что пришел за своей супругой Екатериной, задержанной по подозрению, что она – не она, а ярая революционерка Марта Гинсбург, служил в уголовном департаменте Судебной палаты. Ему поверили на слово.

– Это ваша законная супруга? – спросил его полицеймейстер, указывая на Екатерину.

– Да, – убито ответил Громов.

– Ступайте с миром, – махнул рукой полицеймейстер и обратил взор на другую женщину.

Пьецух, супруг Елизаветы, весьма обеспокоенный тем, что его половина задержана полицией, пришел с крепко подкованным в юридическом плане присяжным поверенным Адамом Лаишевичем Каспером. Очевидно, за Елизаветой Пьецух, в девичестве Кроненберг, водились кое-какие грешки вроде чтения запрещенной литературы и участия в женских «просветительских» кружках. Однако на данный момент эта тема полицеймейстера с его помощником не интересовала, и мадам Пьецух, после подтверждения личности ее мужем и Адамом Каспером, была отпущена (правда, она все же, на всякий случай, была взята полицеймейстером на заметку).