Некоторые преступления поражали. Семнадцатого июля на Фельдшерской улице мещанин Артем Кузнецов, 20 лет, зарезал собственного отца. На другой день на Напольной улице Петр Тетерин, 55 лет, застрелил из дробовика своего восемнадцатилетнего сына. Две семейные драмы с интервалом в сутки… Были и курьезные происшествия. В одну ночь в разных концах города случились кражи: из съестной лавки похитили 30 пудов сыра, а из складов Второго Восточно-Сибирского воздухоплавательного батальона стибрили 60 пудов алюминия. Зачем им столько сыра? Его же нельзя продать, обожрется весь Иркутск! А для чего такая пропасть алюминия? Металл дорогой, редко где применимый…

Когда вечером сыщик шел на квартиру, его остановил кавказец. Алексей Николаевич был начеку, но это оказался посланец от Бакрадзе. Он сказал:

— Георгий ждет тебя в номерах Швеца.

— Это где?

— Пошли за мной.

Туземец привел Лыкова на Котельниковскую улицу. Там в буфете меблированных комнат Алексея Николаевича ждал Бакрадзе. Не здороваясь, он сказал:

— Я подумал над твоими словами.

— И что?

— Что, что. Согласен, вот что! Враг моего врага — мой друг, так? Записывай.

— Я запомню.

Маз недоверчиво покосился на сыщика:

— Как знаешь. Послезавтра, в четверг, в пассажирском поезде номер пять до Новониколаевска поедут грузины. Они повезут оружие — разобранные винтовки.

— Ого! Много?

— Двенадцать штук. Магазинки-трехлинейки и патроны к ним.

Новость была серьезная. Винтовки бандиты используют редко, их не спрячешь. Разве что если грабить где-нибудь в тайге, на большой дороге. Видимо, возле Новониколаевска готовилась крупная экспроприация.

— Это люди Ононашвили?

— Да.

— На какие фамилии у них документы, не знаешь?

Бакрадзе раздраженно ответил:

— Как русские говорят? Разжевать и в рот положить? Их будет пятеро, чай, найдете.

— Извини. Конечно, найдем. Еще что имеешь сказать?

— Я узнал, где прячется Гоги Иосишвили.

— А кто это? — опять невпопад спросил Лыков.

— Тот, кто ограбил и убил семью Егошиных.

— Я ничего про это не знаю, — признался коллежский советник. — Недавно приехал, еще не вошел в дела.

— Эх! А еще хочешь поймать Нико. Слушай и запоминай. Гоги — самый страшный человек во всем Иркутске. Когда я ушел от Нико, он меня заменил. До него самым страшным был я. Но Иосишвили много хуже, знай. Вот пример. Зимой на Нижне-Амурской улице перебили всю семью Егошина, он держал там мелочную лавку. Шел слух, что у хозяина водились деньги. И размозжили головы троим, а семимесячному ребенку перерезали шею.

Лыкову показалось, что он ослышался:

— Семилетнему?

— Семимесячному.

Мужчины помолчали, потом Бакрадзе продолжил:

— Я, конечно, бандит. На мне тоже кровь. Но я никогда не убивал детей. И те не хотели, которые грабили. Все отказались, среди них были и русские, и грузины. А Гоги зарезал. Вот сюда ткнул, в шею. Семимесячную девочку. Она же никак не могла быть свидетелем, да? За что ее в шею?

Лыков вынул книжку и записал. Потом сказал сиплым голосом:

— Хочу познакомиться с этим…

— Он живет в задних комнатах кофейни Попандопулоса.

Это все меняло. Кофейню пока трогать было нельзя, именно сюда должен явиться Азвестопуло.

— Расскажи мне про этого подонка.

— Подонок — это плохо? — уточнил грузин.

— Очень плохо.

— Да, Гоги такой. Он неожиданный человек, очень-очень опасный.

— Что значит неожиданный?

— А никогда не угадаешь, что он сделает через секунду. Иосишвили может говорить с тобой о водке или женщинах, спокойно так говорить и смеяться. Потом вдруг выхватить нож и сунуть тебе в сердце. Так он убил моего товарища Нодара Кваришвили. Гиги — абрек. Эй, ты на Кавказе был, слово «абрек» знаешь?

Лыков ответил:

— Знаю. Абрек — это «отчаянный». У него нет друзей на земле, только враги. И ничего святого тоже нет, абреку можно все.

— Правильно сказал, — одобрил Бакрадзе. — Гоги именно такой. Убей его, Лыков, только будь осторожен!

— Хорошо, Георгий. Ты сообщил ценные сведения. Что за них хочешь?

— Уехать из Иркутска, и чтобы меня не преследовали за прошлое.

— А что ты успел натворить?

— Тебе самому лучше не знать. Но у вас ничего нет на меня, я живу открыто, не скрываясь от полиции. Поверь: никто не даст показаний на Георгия Бакрадзе.

— Пусть так. Но ты сам должен дать показания на Николая Ононашвили. В суде, публично. Иначе твоим сведениям другая цена, много ниже.

Маз задумался.

— А по-другому нельзя? Я скажу в протокол, а потом уеду.

— Сначала можно так, — согласился сыщик. — Но потом, когда Нико станут судить, все равно придется выступить. Бумага — это всего-навсего бумага. Нико наймет адвокатов, те потребуют, чтобы ты лично подтвердил свои показания. А потом тебя попробуют убить.

— Я знаю, что попробуют, — вздохнул Бакрадзе и поднял на питерца глаза. Вид у него был затравленный. — Может, даже завтра. — Добавил сердито: — Такое могу сообщить, что Соломонычу — петля. То, что сам видел. А он в ответ расскажет обо мне, и тогда нам обоим виселица. И как быть?

— Не знаю, — честно ответил Алексей Николаевич.

Пора было расходиться. Тут бандит спохватился:

— Да, ты просил узнать насчет бабы. Я узнал.

— Про Ядвигу Космозерскую? Говори!

— Дело темное, в нем завязаны еще люди. Тебе надо познакомиться со Старжевским.

Лыков подумал секунду, вспомнил слова ротмистра Самохвалова и уточнил:

— С Евгением Бальтазаровичем Старжевским?

— Да. Это счастливец[33], еще он роет подкопы. Именно он подрыл городской ломбард. И тоже ничего с этого не получил. Теперь Старжевский ищет, кто взял его долю.

— И?

— И кое-что нашел, вот. Поговори с ним, только вежливо — Женя не любит грубости.

— А где мне его найти?

Бакрадзе опять рассердился:

— Какой ты сыщик — ничего не знаешь! Сыщик должен все знать. Старжевский сидит в здешней цинтовке, во второй камере.

— В Иркутском тюремном замке?

— Да.

На этом собеседники расстались. Лыков немедленно отправился в охранное отделение. Там он передал Самохвалову информацию о грузинах, которые послезавтра повезут оружие. Сыщик и охранник договорились поручить арест железнодорожным жандармам и вместе поехали в Собокаревский переулок к полковнику Мартосу. Начальник ЖПУ не сильно обрадовался перспективе захватить пятерых головорезов. Но у коллежского советника в кармане лежал открытый лист, подписанный Столыпиным, и деваться полковнику было некуда…