губернских и столичных научных журналах. Но гонорар был невелик, заработок нерегулярен. И фактически этот взрослый человек, умный, талантливый, образованный, в расцвете сил, не мог содержать себя и зачастую находился на иждивении матери. Можно представить, как жестоко страдало его самолюбие, как он был внутренне унижен.

Он свел до минимума свои потребности. Ел только самую простую пищу. Годами носил один и тот же костюм: куртку из плотной хлопчатобумажной материи зеленоватого цвета и такие же брюки. Была сшита пара одинаковых брюк.

Знакомые тети Насти, кто с уважением, кто с удивлением, случалось, роняли замечание:

— Ваш брат ведет спартанский образ жизни.

— Он все тратит на книги, — говорила Настя таким многозначительным тоном, словно он вложил в книги целое состояние.

Между тем покупка художественной литературы тоже была в то время для дяди Вани недоступной роскошью. Беллетристику он брал в библиотеке. А книжный шкаф его заполняли статистические справочники и журналы научного характера.

Для нас, детей, дядя Ваня был кумиром. Ради счастья пойти с ним на реку можно было отказаться от любого, самого желанного удовольствия. Дядя Ваня так плавал и нырял, что сегодня его сравнивали бы с человеком-амфибией. Он с такими достоверными подробностями рассказывал о тайнах и сокровищах подводного царства, будто сам не раз погружался на морское дно в «Наутилусе».

Он клеил змеев колоссальных размеров, ураганной взлетной силы и с огромным запасом прочности. По сравнению с ними крылья легендарного Икара несомненно были детской игрушкой. Дядя Ваня рассказывал нам мифы Древней Греции, их особенно любил Саша. Выражения «троянский конь», «дамоклов меч», «дары данайцев» были в Сашином постоянном обиходе. А я однажды буквально поразила родителей, заявив, что у моего братишки Коли в носу «авгиевы конюшни».

Вместе с Фламмарионом дядя Ваня увлекал нас в таинственные небесные сферы, с Бремом — в царство зверей и птиц, с неутомимым популяризатором великих и грозных сил природы Рубакиным приводил на закраины ледников, к жерлам вулканов.

Но не только книги раскрывали перед нами многообразие мира. Вместе с дядей Ваней мы сами становились наблюдателями и исследователями жизни на какой-нибудь болотной кочке или на дне оврага. Дядю Ваню это интересовало не меньше, чем нас.

Он любил возиться с нами в песке, бегать наперегонки, мудрый и бесхитростный большой ребенок.

Но такие удивительные, напоенные простодушным восторгом дни выпадали не часто. Их надо было терпеливо ждать.

Иногда, случалось, наутро после совершенного чудесного путешествия дядя Ваня приходил в сад со своим гамаком, не обронив ни слова, никого не замечая, даже не взглянув на нас, будто нас и на свете не было.

Это было горько, обидно, а главное — совершенно непонятно.

Он становился хмурым, раздражительным.

Бабушка не терпела, чтобы в комнатах передвигали мебель. Все, даже кресла, должно было всегда стоять на своих узаконенных местах. Но дядя Ваня чуть не одной рукой переносил круглый, накрытый бархатной скатертью стол с середины гостиной куда-нибудь в сторону. И принимался ходить из угла в угол...

Бабушка сильно нервничала. А мама моя, если это было при ней, тихо говорила:

— Не может забыть.

Как-то она прочитала мне вполголоса строки из стихотворения Ивана Воронова:

С тех пор, как был он ночью взят, Всё от стены к стене — Вперед-назад, вперед-назад — Он ходит в полусне. Сто тысяч верст уж, говорят, Он так успел пройти: Вперед-назад, вперед-назад... Но нет конца пути. Все тот же тесный каземат, Окно, решетка, дверь, Вперед-назад, вперед-назад... Как в клетке гордый зверь.

Дядя Ваня никогда не говорил с нами, детьми, о тюрьме, о революции, о социальном неравенстве, но именно он дал мне первый урок политической грамоты.

Вот как это было.

ОЛЬКА ПРАЧКИНА

Мальчики и девочки бабушкиного двора редко объединялись для совместных игр. У мальчиков были свои: разрешенные, например в индейцев, и запрещенные (Саше бабушкой) и поэтому особо заманчивые — в свайку, в бабки. Девочки верхних жильцов выходили во двор с мячом, обручем, скакалкой. Вместе с нижними мы играли в классы и в красочки.

И была у нас общая с мальчиками очень любимая игра, которую мы могли позволить себе лишь изредка, так как она требовала... денежных затрат.

Подобную игру сегодняшние дети, вероятно, называют банкет или прием. Мы говорили по-сказочному: пир на весь мир. В общем, это было угощение в складчину.

Вносили кто сколько может, в пределах гривенника. Я и Саша — обычно на несколько копеек больше. Это считалось закономерным: ведь мы были внуки Хозяйки.

Закупали конфеты, пряники, орехи, какие-то черные сладкие стручки — кажется, я с самого детства их никогда не видела и название забыла, — несколько бутылок яблочного ситро или темного, как пиво, кваса с изюмом. А если кто-нибудь из взрослых сделает широкий жест — однажды бездетный пьяница сапожник подарил нам целый полтинник, — такой счастливый случай давал нам возможность раскошелиться даже на мороженое!

Большой круглый стол в круглой беседке из желтой акации Манька прачкина торжественно застилала исстиранной до дыр белокипенной скатеркой. Посуду каждый приносил свою. Раскладывали угощение, и начиналось пиршество.

Ели и пили мы неторопливо, делая паузы для своего рода эстрадных выступлений. Это были шуточные песенки, загадки, жонглирование. Неизменным успехом пользовался Саша, выступая в роли факира с змеей.

Конечно, все понимали, что змея невзаправдашняя. Но когда она извивалась в Сашиных руках, скручивалась в кольца, становилась на хвост, вздымая маленькую головку с раздвоенным жалом, от нее шарахались, как от живой, визжали, вскрикивали, а те, что видели ее в первый раз, бледнели от страха. Мы с Сашей наслаждались произведенным эффектом.

Номер с змеей обычно завершал наше празднество.

Такая программа была намечена и в тот злополучный день. И вдруг все стало рушиться.

Заболел Саша. Этого еще не знали ребята, но я заволновалась — художественная часть несла невозместимую потерю.

Потом мальчики двора преподнесли сюрприз: заявили, что они войти в компанию не могут, потому что у них сейчас нет свободных денег — копят на новые бабки.

Значит, не придет и гимназист Боря...

С этим тринадцатилетним мальчиком у восьмилетней Оли были сложные отношения. Во всяком случае, она так считала.

Несколько месяцев назад, в Сашин день рождения, были приглашены в гости дети. Играли в фанты. Ехидный Костик, жаждущий поставить в трудное положение своего постоянного соперника Борю, назначил ему фант:

— Пусть поцелует какую-нибудь девочку!

Теперь, сквозь даль времен, глядя на все это словно со стороны, вижу, что Борис нашел достойный выход. Он избрал ту, кого нельзя было принимать всерьез, самую младшую