из игравших. Его губы осторожно коснулись круглой, как мяч, детской щеки. Но Оля вспыхнула от смущения, рассердилась и... пожаловалась бабушке. Кажется, Бориса выбранили.

А спустя какой- нибудь час, убежав от родных и гостей, забившись в самый дальний уголок сада, девочка в душевном смятении задавала себе все один и тот же неотступный вопрос: «Почему — меня?» Взглянула на залитую солнцем одуванчиковую полянку, и вдруг — как волшебное озарение: «Он в меня влюблен!» С того времени Оля еще раза два или три приезжала к бабушке. Всякий раз тревожное ожидание встречи и... разочарование. Мальчик был отрезвляюще безмятежен.

Ох, Оленька, Оля! Это была твоя первая, сладкая и горькая, томительная, неразделенная любовь...

А ты не хотела смириться. Ведь ощипанная ромашка так и не сказала «да» или «нет»: рядом с последним нечетным лепестком был еще один совсем крохотный, оставлявший проблеск надежды.

...И вот теперь Боря не придет. Это было выше человеческих сил!

Она уже ничего не хотела. Ей стал не нужен, не интересен девчоночий пир.

Между тем запущенное колесо крутилось. Прибегали в беседку подруги, разжимали свои ладошки с медяками или с белой монеткой. Кассирша Зина на тетрадочном листе вела подсчет поступлений, хозяйственная комиссия (тогда называли как-то иначе, но как — не помню) составляла смету.

Нет, боюсь, что, несмотря на все мои психологические изыскания, мне не удастся оправдать Олю. Честно говоря, не могу я, сегодняшняя, сама понять, что с ней тогда случилось. Ведь она не была ни злой, ни жадной, ни заносчивой девочкой. Какие же темные, разрушительные силы взыграли в ее сердчишке и выплеснулись наружу?

Я уже говорила, что размер пая не был установлен, но практически меньше пятака никто не вносил.

А тут шестилетняя Марфуша — Марфушка кухаркина — дала всего одну копейку. Оля сказала ей, что это мало, пусть она пойдет к матери и попросит еще четыре копейки. Марфуша ответила, что она уже просила, а мамка ругается, говорит: «Самим жрать нечего, а сопливые девчонки выдумали какую-то складчи́ну».

Кто-то вспомнил, действительно был во дворе разговор, что чиновник, у которого служит Марфушина мать, задолжал ей жалованье за целый месяц. Сердобольная Ира предложила не брать с Марфуши ничего: «Она маленькая, сколько она там съест!»

Оля не соглашалась: «Этак много найдется охотников пировать задаром».

А Марфуша вдруг вспомнила и с торжеством объявила, что мама обещает дать целую тарелку соленых огурцов. Раздался дружный смех. Казалось, все улажено к общему удовольствию.

Но в Олю будто бес вселился. Дождавшись тишины, она сказала с насмешкой:

— Что ж, уставим стол солеными огурцами, квашеной капустой и будем петь «Маруся отравилась...» (излюбленная песня Марфушиной матери). — Обвела подруг пренебрежительным взглядом. — Только знайте: змеи на этом «кухаркином» обеде не будет!

(Кроме всего прочего, это был нечестный ход: ведь номер факира не мог состояться совсем по другой причине...)

На мгновение девочки онемели. Потом поднялся невообразимый шум. Все говорили разом. Стыдили. Протестовали. Возмущались. И, покрывая все голоса, пронзительно, с каким-то разоблачительным торжеством выкрикивала Манька прачкина:

— Обойдемся без вашей паршивой змеи! Подумаешь, фокус-покус... Крашеные картонки!

Оля стояла ошеломленная, будто на ее глазах убивали живое существо.

Значит, секрет змеи известен! Но ведь только они с Сашей видели изготовленный дядей Ваней хитрый чертеж и как бабушка скрепляла черными нитками залитые тушью кусочки картона («фаланги» — говорил дядя Ваня).

Змея жила, двигалась, приводила зрителей в трепет и восторг. А теперь ее разъяли на части, растоптали безжалостными словами.

Но Оле не пришлось оплакивать развенчанную игрушку, ибо дальше произошло нечто совершенно ужасное. Манька внезапно перешла с высоких нот на самые низкие.

— И без тебя, Оля хозяйкина, обойдемся, — сказала она глухо, даже с хрипотцой. — Не смей обзывать нас кухаркиными детьми. Ты сама не барышня, а баршутка. Твой дедушка был дворник, а бабушка — прачка.

Не помня себя от стыда, я (ведь это была я!) бросилась вон из сада. Вслед неслись, хлестали злорадные выкрики:

— Баршутка!

— Олька прачкина! Олька прачкина!

Вбежала в дом вся в слезах. Сбивчиво рассказывала маме. Исступленно просила:

— Скажи, что они врут! Скажи, что это неправда!

Мама растерялась, стала меня уговаривать:

— Конечно, неправда. Успокойся, глупенькая.

Бабушка молчала, сильно смущенная.

Тут из другой комнаты вышел дядя Ваня. Должно быть, первый раз в жизни взглянул он на маму гневно (он ее очень любил), а на бабушку с укором.

— Как вам не стыдно лгать ребенку!

Нагнулся ко мне:

— Да, Оля, твой дедушка был дворником, а бабушка — прачкой. Но это не позор. Этим надо гордиться.

Я слушала в крайнем изумлении.

Несколько лет спустя дядя объяснял мне уже более сложные вещи, например, что такое «мир без аннексий и контрибуций». И я усваивала много успешней, чем тот первый урок.

Тогда я не столько поняла, сколько приняла на веру.

БАБУШКИН ДОМ

С девчонками я скоро помирилась и как-то, болтая с ними во дворе, даже щегольнула запомнившейся мне дядиной фразой: «Те, кто трудится, — самые нужные люди на земле».

— Святая правда, — подтвердила Манькина мать, отдыхавшая на пороге своего полуподвала. И вдруг — с горечью, со злостью: — Только от трудов праведных не наживешь палат каменных! — И недвусмысленно похлопала рукой по фундаменту.

В этот вечер я не побежала за разъяснениями к маме. Я спросила своего закадычного друга Сашу:

— Откуда взялся ваш дом?

Он ответил то, что подсказывал его восьмилетний жизненный опыт:

— При мне всегда был.

— А раньше, еще до нас с тобой? — допытывалась я.

— Раньше я ничего не помню, — резонно заметил Саша.

В доверительном разговоре выяснилось, что о чернорабочем прошлом дедушки и бабушки Саша знал, но каким образом у дворника появился дом — такой вопрос ему и в голову не приходил. «Тут кроется ужасная тайна», — решили мы.

Саша был мальчик с воображением, я, очевидно, тоже. Несколько дней мы сочиняли захватывающую дух историю о Кудеяре-разбойнике, грабившем на большой дороге проезжих купцов. И был им не кто иной, как наш дедушка.

Однако при трезвом рассмотрении версия эта не выдерживала никакой критики. Во-первых, общеизвестно, что Кудеяр захваченные у богачей деньги раздавал бедным, а сам жил в пещере и каменных домов на высоком фундаменте себе никогда не покупал.

Во-вторых, уж очень не похож был Карп Спиридонович на разбойника. Со своими легкими, как тополиный пух, волосами, с аккуратной седенькой бородой, с кротким взглядом когда-то голубых глаз