Чувство собственности, сказала Энн. Даже у бедных оно возникает в детстве.

Кто был бедный? сказала Эди. Просто была Депрессия.

Два вопроса! Фейт решила, что она и так терпеливо слушала слишком долго. Мне нравится эта история, но я ее уже слышала. Всякий раз, Рути, когда ты в мерехлюндии. Что, я неправа?

А я не слышала, сказала Энн. Как это так вышло, Рути? И вообще, сядь, посиди наконец с нами.

Второй вопрос: А как насчет нашего города? Что-то я устала от этих историй про дальние страны. Вы посмотрите на этот город, он похож на свалку токсичных отходов. Разруха как в войну. Девять миллионов человек.

Это верно, сказала Эди, только, Фейти, здесь все безнадежно. Сверху донизу – и улицы, и эти детки, всё как со свалки, всё. «Свалка» – точное слово. И она заплакала.

Фейт поняла, что зря заговорила в присутствии Эди о городе. Стоило сказать Эди «город» или даже нейтральное прилагательное «муниципальный», у нее перед глазами возникали те из учеников, которые обычно сидят на задних партах и отказываются отвечать, когда их вызывают к доске. Так что Фейт сказала: Хорошо, сменим тему. Что вы, дамы, думаете по поводу коллегий присяжных, которые собирают то тут, то там?

То тут, то там? повторила Эди. Ой, Фейт, не бери в голову, они просто отрабатывают методику. Знаете, у вас троих такое негативное отношение к жизни. Меня просто тошнит. Ни к чему хорошему это не приведет. А коллегии присяжных – это все пройдет.

Эди, мне иногда кажется, ты словно в полусне. Ты слышала про ту женщину из Нью-Хейвена, которую вызвали? Я знаю ее лично. Она вообще отказывалась отвечать. И оказалась за решеткой. Они не шутят.

Я бы тоже рта не раскрыла, сказала Энн. Ни за что. Она закрыла рот на замок именно там и тогда.

Энн, я тебе верю. Но иногда, сказала Рут, я думаю: А вот если бы я оказалась в Аргентине и они забрали бы моего ребенка? Господи, если бы они тронули нашу Сару или Летти, я бы, наверное, что-нибудь все-таки сказала.

Ой, Рут, ты пару раз отлично выступила, сказала Фейт.

Да, сказала Энн, честно говоря, мы в тот день все отлично выступили, мы сидели около призывной комиссии, прямо рядом с лошадьми – Эди, ты была тогда с нами? А потом эти чертовы лошади сдали назад и полицейские стали лупить людей – по голове, по спине, помните? Я, Рути, тогда наблюдала за тобой. Ты вдруг стала носиться туда-сюда между этими чудовищами. Тебя могли затоптать насмерть. А ты вцепилась капитану прямо в золотые пуговицы и как заорешь: Сволочь! Убирай свою проклятую кавалерию! И все трясла его и трясла.

Он дал им приказ, сказала Рут. Она поставила на стол один из праздничных пирогов – с яблоками и сливами. Я его видела. Это он за все отвечал. Я видела всю эту мерзкую операцию. Я бросилась бежать – от лошадей, но обернулась, потому что я должна была быть в первых рядах, и тут увидела, как он отдает приказы. Ох я и разозлилась.

Энн улыбнулась. Злость, сказала она, это здорово.

Ты так думаешь? спросила Рут. Правда?

Не заводись, сказала Энн.

Рут зажгла свечи. Энн, давай задуем эти свечи все вместе. И загадаем желание. У меня уже дыхания не хватает.

Но пыла в тебе еще достаточно, сказала Эди. И крепко ее поцеловала. Рути, что ты загадала? спросила она.

Да так, одно желание, сказала Рут. Короче, я загадала, чтобы этот мир был всегда. Этот мир, этот мир, тихо повторила Рут.

И я, я загадала то же самое. Энн подошла к стулу, взгромоздилась на него, приговаривая: ой, спина, ой, колено. А потом сказала: Давайте и дальше, пусть преодолевая страх, яростно биться за спасение мира.

Браво, тихо сказала Эди.

Погодите-ка, сказала Фейт…

Энн сказала, ох ты… ты…

Но было уже шесть часов, и в дверь позвонили. На пороге стояли Сара и Том, а между ними Летти, она возбужденно прыгала и вертелась, то пряталась за длинную юбку матери, то хватала за ногу отца. Едва дверь открылась, Летти кинулась в квартиру и обхватила Рут за колени. Бабуска, я буду спать у тебя.

Знаю, радость моя, знаю.

Бабуска, я спала в твоей кроватке, помнись, а?

Конечно, помню, радость моя. Мы проснулись часов в пять, было еще темно, я посмотрела на тебя, ты посмотрела на меня, и мы обе рассмеялись – и ты смеялась, и я.

Помню, да, бабуска. Летти гордо и застенчиво взглянула на родителей. Она все еще радовалась тому, что узнала слово «помнить», которым можно было назвать столько картинок у нее в голове.

А потом мы снова заснули, сказала Рут и присела на корточки, чтобы поцеловать Летти в щечку.

Где моя тетя Рейчел? спросила Летти, шаря глазами по лесу незнакомых ног, собравшихся в коридоре.

Не знаю.

Она должна быть здесь, сказала Летти. Мамочка, ты обещала. Она правда должна.

Да, сказала Рут, притянула к себе Летти, обняла ее, один раз, другой. Летти, сказала она как могла беззаботно. Она должна быть здесь. Только вот где же она? Она действительно должна быть.

Летти стала вырываться из объятий Рут. Мамочка, крикнула она, бабуска меня затискала. Но Рут казалось, что нужно прижать девочку еще крепче, потому что хоть этого никто больше не замечал, но Летти, такой же нежной и розовощекой как всегда, непременно станет тесно в новехоньком гамаке, сплетенном из творящих мир слов, и она непременно вылетит на жесткий пол сотворенного человеком времени.

Я пытаюсь обуздать свой индивидуализм, который пестовала столько лет. Он был моим гимном, гимном моего мира, но грядут тяжелые времена, и, возможно, он будет мне помехой. Поэтому когда Джек за ужином спросил: И как же ты сегодня проводила свой годичный отпуск? – я решила представить отчет о проведенном дне, ведь если я начну вспоминать посетившие меня умные мысли, голова распухнет.

Я спросила: Начать с начала?

Да, ответил он. Люблю начала.

Как все мужчины, ответила я. Неизвестно, сумеют ли они от этого избавиться. Сотни тысяч слов понаписали – и по велению души, и на заказ. И все равно неизвестно.

Знаешь, сказал он, я и середины люблю.

Да уж я знаю. Это из-за возраста или потому, что газетные статьи стали длиннее? – спросила я.

Не знаю, ответил он. Я часто об этом думаю, и мне кажется, что мой отец – он был приличный человек, типичный «с девяти до пяти», так вот, по-моему, он только начал ценить середину, как моя мать сказала: Ну все, Уилли, хватит. Прощай. Следи, чтобы дети одевались потеплее, а он (то есть я) пусть хотя бы школу закончит. А потом поцеловала его, поцеловала нас – детей. Сказала: Позвоню на следующей неделе, и с тех пор от нее ни слуху ни духу. Интересно, где она?

Эту историю я слышала раз тридцать, но до сих пор мне ее слышать тяжело. Вообще-то Джек часто рассказывает ее, когда я делаю что-нибудь наперекор ему – чтобы меня устыдить. Иногда я начинаю плакать. Иногда немедленно варю суп. Как-то раз я решила погладить его нижнее белье. Я слышала, что так делают, только не могла найти провод от утюга. Я уже много лет не глажу благодаря знаменитым американским ученым, которые в одной пробирке преподносят нам одежду, не требующую глажки, а в другой – нервно-паралитический газ. И левая пробирка не ведает, что творит правая.