— Эй, Иван Павлович! Это СТРАШНО ВКУСНО!

Делать было нечего, пришлось проглотить слоеное пирожное.Кое-какое время мы с Норой пели на два голоса:

— Потрясающе!

— Великолепно!

— Восхитительно!!

— Нет слов!!!

— Вкуснее ничего никогда не ели!!!

Плач стих. Орест Михайлович вынул из кармана белый платок, сшумом высморкался и спросил:

— Вам правда нравится?

— Да!!! — заорали мы в один голос. — Видите,мы съели по трубочке.

— Муся, — распорядился Орест Михайлович, — заядом можешь не ходить. Я пока поживу.

— Скушайте еще по одному пирожному, чтобы мы совсемуспокоились, — прогудела Муся.

Мы с Норой осилили вторую порцию. Орест Михайлович ушел,Муся забегала вокруг стола веселая, словно птичка. Впрочем, сравнениестопятидесятикилограммовой туши с пташкой не слишком корректно. Скорей уж Мусянапоминает Большой театр, величественное, монументальное здание с колоннадой.

Наконец домработница понесла в кухню грязные тарелки.

Нора простонала:

— Это ужасно, но мне надо лечь.

Я кивнул:

— Конечно, отдохните, потом поговорим о делах, нетникакой спешки.

Нора докатилась до двери, притормозила и неожиданноспросила:

— Они каждый раз будут рыдать, если мы не сможем доестьподанное на стол?

Я улыбнулся:

— Надеюсь, что нет.

Нора хмыкнула и порулила в спальню. Я пошел к себе иплюхнулся было на кровать, но уже через секунду понял, что лежать на животе немогу, на боку и спине тоже, переполненный желудок, раздутый, словно гигантскийфутбольный мяч, давил на легкие. Впервые в жизни я понял, что выражение«задохнуться от обжорства» не есть красивая фраза. Убедившись, что заснуть,несмотря на полное отсутствие мыслей в голове, не удастся, я сел, потом встали, взяв ключи от машины, пошел в прихожую. Путь мой лежал мимо кухни. Оттудадоносилось громкое звяканье и пение Муси. Очевидно, домработница мыла посуду.Боясь, что она сейчас выскочит и начнет одевать меня, я прокрался к вешалке,осторожно влез в пальто и, взяв ботинки в руки, двинулся к двери. Придется, воизбежание инцидентов, обуваться на площадке у лифта.

И тут с жутким грохотом упала палка с рогулькой, которой мыдостаем с верхней полки головные уборы. Я вжал голову в плечи, от души надеясь,что Муся не услышит грохота. В кухне шумно бьет в раковину струя воды…

Но слуху домработницы мог позавидовать даже настороженныйтушканчик. Не успела палка свалиться на пол, как Муся вылетела в холл изапричитала:

— Иван Павлович! Куда вы?

— На работу, — попятился я.

— Босиком?

— Нет, конечно, — замямлил я.

Муся быстро усадила меня на пуфик. Я покорно смотрел, какона, ловко шевеля сардельками пальцев, зашнуровывает ботинки. Какой смыслсражаться с мчащимся по рельсам паровозом? Руками многотонную машину ни за чтоне остановить. Догонит и раздавит!

Ритуал проводов занял минут пятнадцать, я больше несопротивлялся. Шапочка, шарф, перчатки… Потом Мусе показалось, что мое пальтоне слишком чистое, и она принялась истово орудовать щеткой.

Наконец я был выпущен ею на волю под напутственные слова:

— Осторожней, не гоните.

— Хорошо, впрочем, я езжу аккуратно.

— Никого не подвозите.

— Ни в коем случае.

— Если хулиганы пристанут, сразу суйте им, что просят.Жизнь сейчас такая, что за копейку удавят.

— Только приблизится грабитель, я мигом самразденусь, — с самым серьезным видом пообещал я.

— А вот этого делать не надо! — предостерегающеподняла толстый палец Муся. — Еще замерзнете, просто кошелечек отдайте счасами.

— Без проблем.

— В городе не ешьте, заразу подцепите. Упаси вас богвсякую дрянь покупать!

— Я и не собирался, — сказал я чистую правду иткнул в кнопку вызова лифта.

Но подъемник не спешил на наш этаж, и Муся продолжиланаставления:

— Допоздна не задерживайтесь, сейчас темнеет рано.

Я кивнул.

— Еще… — начала было Муся, но тут передо мнойраспахнулись дверцы, я влетел в кабину и быстренько нажал на цифру «1».

Ей-богу, прислуга перебарщивает с заботой. Даже мама вдетстве, отпуская меня маленького в школу, не давала столь глобальных напутствий.Слава господу, я избавился наконец от домработницы.

Лифт замер, двери разошлись в разные стороны, и я тут женаткнулся глазами на Мусю, красную, запыхавшуюся и растрепанную.

— Уф, — прерывающимся от тяжелого дыхания голосом,заявила она, — слава богу, успела, думала, не догоню!

— Чего тебе надо? — весьма невежливо перешел я сприслугой на «ты».

— Вот, — она стала запихивать мне в карман носовойплаток, — свеженький забыли!

— Ты утром положила мне целых четыре штуки!

— Так они небось испачкались! — воскликнуладомработница. — Вынете при посторонних, захотите вспотевший лобик вытеретьи позору не оберетесь. Красивый, элегантный, не мужчина, а леденец на палочкеи… с грязным, мятым платком в кармане.

Всю мою злость как ураганом сдуло. Нет, Муся неподражаема!

— Ну ступайте уже, — легонько подтолкнула меня вспину Муся, — нельзя, одевшись, в тепле париться, выйдете на улицу, иготово! Воспаление легких.

— Сама не стой на холоде раздетой, — я тоже решилпроявить заботу и стал мелкими шажками продвигаться к выходу.

— Иван Павлович! — умилилась Муся.

Я, испугавшись, что она сейчас снова зарыдает, вспуганнымсайгаком выскочил во двор и, чуть не упав на скользком тротуаре, бросился к«Мерседесу».

— Говорила же, осторожней надо, — несся над улицейбас Муси, — так нет, торопится, ровно на свадьбу опаздывает.

Ольга Марковна жила на краю света. Это был один из самыхдальних столичных районов. Так и хотелось спросить у его жителей:

— Простите, время тут у вас московское?