Кавалергардов, Аким и красавица-дама в малиновой кофточке с кокетливыми погончиками гуляли не более получаса, разговор вели самый незначительный – о деревьях, травах, птицах, в большинстве своем смолкших к этой поре. Разговор этот был легок для Востроносова, природу он знал много лучше своих собеседников и чувствовал себя куда свободнее, чем за обедом. Сказав несколько слов о сухом жарком лете и частых лесных пожарах, Кавалергардов начал все чаще и все аппетитнее позевывать, его жена-красавица, заметив это, спросила:

– А ты, папочка, баиньки хочешь?

– Да, вздремнуть часок бы в самый раз, – ответил Илларион Варсанофьевич и предложил повернуть к дому.

Акиму отвели комнату наверху, где стояла широкая деревянная кровать. В комнате еще был письменный стол, диван, платяной и книжный шкафы, словом, все необходимое для того, чтобы можно было жить в полное удовольствие. Но комнатой этой, как видно, пользовались не хозяева, она предназначалась лишь для гостей.

Акима провела сюда по деревянной лестнице сама красавица-хозяйка. Толкнув дверь, она указывала на кровать и сказала:

– Располагайтесь как дома, – и многозначительно улыбнувшись и сверкнув цыганскими выразительными очами, добавила, выделяя особой интонацией: – Молодой гений.

Востроносов хотел поблагодарить даму, но опять смутился, ему послышалось в ее последних словах ничем не прикрытая насмешка. А может быть, и нет, возможно, это всего лишь привычная манера разговаривать с малознакомыми людьми в этаком шутливом и слегка ироническом тоне? Аким не стал в этом разбираться, его и в самом деле клонило ко сну.

Оставшись один, он задумался, где ему лучше лечь: на кровать или на диван? Он не знал, сколько предстояло пробыть на этой даче, рассчитывал, что, может быть, еще сегодня поздней электричкой сможет укатить в свою Ивановку. Если так, то какой смысл мять аккуратно застланную постель и пачкать чистое белье? С опаской поглядывая на дверь, он снял неказистые туфли-сандалии, которых вдруг застеснялся, подумав, что в такой обувке тут и огород копать не ходят, снял несвежие носки и, ступая на цыпочках, осторожно приблизился к кровати, взял подушку и улегся на голом диване.

Оглушенный всем, что с ним произошло за день, Востроносов уснул мгновенно и проспал до темноты. Он спал бы и дольше, если бы его не разбудили доносившиеся снизу голоса. Со сна не сразу сообразил, где находится, а потом все припомнил, проворно поднялся и критически оглядел себя – мятые брюки, мятая тенниска, – и с ужасом подумал, как он в таком виде предстанет перед Кавалергардовым, его манерной женой, а может быть, даже и перед их гостями.

Аким после некоторого раздумья решил, что лучше всего не спускаться вниз. Осторожно ступая, он положил подушку на прежнее место, взбив, чтобы не видно было, что он ее касался, обулся и сел к столу, раскрыв первую попавшуюся книжку из тех, что лежали стопкой тут же.

Но читать не смог, не давали покоя тоскливые мысли о доме, о родителях, которым он не сказал, что задержится, так как сам не предполагал этого, они теперь его ждут и будут ждать допоздна, чего доброго и до утра не лягут спать, а потом начнут паниковать. От этих мыслей Акиму сделалось так тягостно, что захотелось сейчас же потихоньку спуститься вниз, проскользнуть каким-нибудь таким образом, чтобы никто не увидел, и удрать, чтобы поскорее оказаться дома, хоть под утро, но непременно дома.

И такая тоска по дому охватила Акима, что он и в самом деле удрал бы, ни минуты не колеблясь, и поступил бы, откровенно говоря, безусловно правильно, если бы знал ходы и выходы в этом пугающе огромном доме и если бы знал еще, в какой стороне тут станция и сколько надо ехать до города. Но ничего этого наш герой не знал и потому тоскливо думал о несбыточности своего простого желания до тех самых пор, пока к нему не поднялся Кавалергардов.

– Глаза продрал и сразу книгу, а мы тебя ждем, понимаешь! – добродушно пробасил Илларион Варсанофьевич, взял Акима под руки, приподнял со стула и добавил: – Пойдем, пойдем.

– Там же гости?! – испуганно проговорил Востроносов.

– Ну и что?

– А я в таком виде.

– Это, братец, неважно. Что вид, вид ерунда, дело поправимое, важен ты сам.

Кавалергардов тянул Акима вниз по лестнице, наставляя:

– Ты главное, не тушуйся, сделаешь что не так, не обращай внимания, увидишь, как делают другие, поправишься. Ты человек наблюдательный, быстренько все схватишь.

– Вот, знакомьтесь – Аким Востроносов, – громко объявил Илларион Варсанофьевич, указывая на стоящего рядом юношу, и продолжал: – Запомните это имя, скоро его узнает весь читающий мир. Да, да, весь читающий мир. Следующий номер «Восхода» мы открываем его повестью «Наше время». Смотрите, не проморгайте. Проморгаете, локти кусать будете.

Акима усадили на самое почетное место по правую руку от хозяина. За столом сидело не менее десятка гостей, среди них кое-кто показался Акиму даже знакомым, хотя он и видел всех в первый раз.

Закусывая, Востроносов робко поглядывал на гостей. Особенно знакомым ему показался мужчина средних лет с нависавшим на лоб чубом и тяжелым подбородком. Видеть он его раньше не видел, но человек этот казался знакомым. С трудом Аким припомнил, что, кажется, именно этот человек вел популярную телепередачу «Слово и жизнь», которую он старался не пропускать. Рядом с ним сидела женщина с испитым бледным лицом, затянутая вся в черное, черноволосая, с нависавшей до самых глаз ровно подстриженной челкой.

Перехватив взгляд Востроносова, перескакивавший с одного лица на другое, Кавалергардов спохватился:

– Прости, дружок, тебя-то я всем отрекомендовал, а тебе никого не представил. Моя оплошность, сейчас исправлюсь. Хотя вскоре ты их не только в лицо будешь знать, а непременно сойдешься с ними близко. Своя братия. Итак, вот этот чубатый – Коренников, часто по телевизору красуется. Кстати, Захар, ты Акима запланируй в одну из своих передач. В ближайшую, не откладывай надолго.

– В ближайшую при всем желании не получится, – возразил Коренников, – телевидение это такая махина, не вдруг раскачаешь. Летние передачи по зиме записываем, зимние – жарким летом. Но помнить буду, раз ты рекомендуешь.

– А по-моему, таскать по телевидению, по экранам, по разным выступлениям – это только портить молодой талант, – вступила в разговор женщина в черном, едва приоткрывая при этом тонкогубый большой рот.

– Ну это ты, матушка Зоинька, зря. Перед тобой не талант, а гений, – опять не согласился хозяин стола. – Имеющий уши да слышит – гений! Согласен, во всем нужна мера, но слава гению не помеха.

– И гению надо работать, – стояла на своем Зоинька. – Гении – это волы, сказано не нами, но справедливо сказано.

– Я бы на это мог ответить: гений и работает как гений, его общей меркой нельзя мерить. Насколько мне известно, одним из самых плодовитых писателей был Лопе де Вега. Одних пьес оставил, кажется, более трехсот! Чтобы сочинить столько, надо спины не разгибать, от письменного стола не отходить, а современники утверждают, что этого Лопе постоянно в кафе видели. И таких примеров история литературы хранит предостаточно. Кстати, – обратился Кавалергардов к Акиму, – дама, которая заботится о том, чтобы ты не разменивался на всякие там рекламные выступления, наша известная поэтесса Зоя Огненная. Слыхал поди. Жутко талантливая женщина.