— По ложбинке пройдите, потом налево...

Когда из кустов появился старшина Красовский, Малашенко этому ничуть не удивился. Максим вообще обладал редкой способностью выходить сухим из воды и выбираться живым из всяких неприятных ситуаций.

Вот, значит, почему немецкая пушка стреляла по своим...

— Садись, старшина!

Присаживаюсь рядом с лейтенантом.

Да... прилетело нам основательно. Если это все, кто уцелел... то у меня просто слов никаких нет.

— "Флак-фирлинг" — твоя работа? — спрашивает лейтенант.

— Моя. К вам подойти я попросту не успевал уже.

— Отчего же так? Мы почти двое суток здесь сидели, ты же место сбора знал?

Вздохнув, подробно поясняю ему причины своей задержки. Не забываю и упомянуть о тех выводах, которые уже пришли ко мне в голову.

Сказать, что я лейтенанта огорчил — это ничего не сказать. Происшедшее с ним совсем другими словами надо описывать. Но, я не мастер художественных изысков. С Малашенко сейчас вообще можно писать картину — "Олицетворение вселенской скорби и горести". Во всяком случае, центральным персонажем в ней он точно выступать может.

— Ты уверен? — спрашивает меня комвзвода-один.

— Есть другие объяснения происходящих событий?

Нет у лейтенанта объяснений, да я и сам это понимаю неплохо. Ситуация фиговая, долго здесь мы не просидим, и Малашенко это тоже соображает ничуть не хуже меня. Есть, конечно, вариант сныкаться прямо здесь, никуда особенно не отходя.

Но, пустят немцы служебных собак, те встанут на наш след...

— У тебя какие-нибудь соображения на этот счёт есть?

Нет у меня ничего, и этими "радостными" известиями я тоже не очень-то спешу делиться с командиром. Впрочем, он тоже далеко не лопух и всё прекрасно понимает без слов.

Впрочем, Малашенко недолго предавался раздумьям. Голова у него имелась, обстановку в целом, он представлял, так что и рассусоливать попусту не собирался. Когда по его приказу отыскали сержанта Ларичева, который теперь принял взвод, заместив погибшего командира, лейтенант уже прикидывал на карте маршрут. Надо сказать, что задачка оказалась ещё та... на всех, удобных для отхода путях, как мы оба успели уже предположить, наверняка уже ожидали нас всевозможные сюрпризы и сюрпризики. Посвящённый в курс дела сержант только головою покачал, выразив тем самым своё отношение к происходящему. Мужик он вообще был не слишком разговорчивый, больше молчал. Тем не менее, бойцы его уважали — и было, за что! Так что, Малашенко сделал правильный выбор, назначив именно его командовать взводом. Ну, а мой взвод, без всякой говорильни, получил своего командира назад.

И так и сяк вертели мы карту — решение не вытанцовывалось ни в какую! Да не так уж и много есть отсюда путей отхода, откровенно говоря.

Наиболее рискованный вариант — прорыв с боем, нами даже и не обсуждался, по умолчанию все согласились с тем, что данная попытка будет первой — и она же станет последней для большинства участников сего мероприятия.

Но, вот как пройти тихо?

— Кстати, товарищ лейтенант, — интересуюсь я у командира. — А десантники как уходить собирались? У них какой-то свой маршрут имелся?

— А они не к фронту идут, старшина. У них ещё какие-то дела в немецком тылу. Фиг их знает, что там за дела такие, нам не сообщали.

Так... уже интереснее.

Пустят ли немцы по нашим следам собак?

Могут... и даже наверняка это сделают.

Хотя, тут можно и прикинуть — кого они станут выпасать первого? Наш маршрут отхода, они, в принципе, знают или могут достаточно точно предположить. А вот десант... куда уходит он?

И как только немцы поймут, что какая-то из групп нападавших уходит в глубокий тыл противника — то, тотчас же сядут им на хвост со всем прилежанием. Уж чего-чего, а какой-то диверсии в тыловых порядках фрицам точно не надобно. А уходит ведь не группа окруженцев — профессиональные диверсанты! Эти дров наломать могут...

Чего ещё могут сильно не хотеть наши преследователи?

Пули они точно не хотят.

И всё?

Нет... есть кое-что, чего они точно видеть не хотят. Значит — увидят.

А поскольку никак не возможно быть одинаково сильным и суперкрутым повсюду — нереально даже в принципе, то какие-то участки фрицы вынуждено оголят. Просто не смогут не оголить! В конце-то концов, у них тут не вся Резервная армия под рукой...

— Товарищ лейтенант! Есть одна задумка...

— Казин!

Марат оборачивается на оклик.

— К тому бугорку! Осмотрись там...

Он кивает и осторожно перемещается по кустам. Тихо идёт, ни одна ветка не дрожит и не хрустит. Молодец парень, не ошибся я в нём...

От взвода уцелело девять человек — слезки... Не Бог весть, какие силы, но и такими можно устроить противнику массу неприятностей.

Пока мы прикидывали с командиром варианты действий, из лесу выбралось ещё человек шесть — из моего взвода никого не оказалось. Не всех, стало быть, положили! И это обнадёживало. Авось, и ещё кто-нибудь уцелел.

Впрочем, это теперь уже не моя проблема, пусть Малашенко этими вопросами занимается. У нас есть своя задача...

Оп!

Казин приподнимает руку!

По этому сигналу мы все рассредоточиваемся и прижимаемся к земле — что-то там Марат засёк...

Осторожно пробираюсь к нему поближе. Лес тут густой, видимости почти никакой нет. Дистанция возможной стрельбы не превышает нескольких метров, поэтому винтовка у меня за спиной, а вот пистолет — тот наготове.

Услышав моё приближение, боец кивает головой, указывая направление.

Что там?

Сапог.

Торчащий откуда-то из-под лопухов.

Наш сапог, советский. Надетый, разумеется, на ногу, её тоже можно разглядеть.

Нога вывернута под неестественным углом, долго так лежать — замаешься!

Значит, там лежит кто-то из наших.

Делаю Марату знак быть наготове, а сам осторожно пробираюсь к лежащему.

М-м-да... тут наша помощь, надо полагать, уже не требуется, у бойца пропитана кровью (уже подсохшей) вся гимнастёрка. Под телом тоже видная лужица бурого цвета. С такой кровопотерей долго не протянуть.

Трогаю его за руку — холодная уже. Мёртв...

Переворачиваю тело — боец из взвода Малашенко, фамилии не помню. Но ребята его знать должны, он с кем-то из моих бойцов корешился. Надо будет сказать, чтобы опознали его. Не без вести пропал — в бою погиб. Ему-то, может быть, уже и всё равно, а вот его родным — разница весьма ощутимая.