Матильда подавила вздох облегчения. Двумя днями раньше она бы не смогла ответить, поскольку не знала смысла этих слов. Дядюшка просветил ее, подозревая, что судьи непременно зададут этот вопрос. Он настойчиво подчеркивал, что культ единого бога был тяжким преступлением. Значит, ее мать обвинят и в этом преступлении, не считая других выдвинутых против нее обвинений.

— Я должна вам сказать, что мое сердце истекает кровью. Они вызывали демонов, читая омерзительные молитвы во время мессы, добавляя к ним слова нечестивого языка, как я об этом написала. Они преклоняли колена и пели им хвалу.

— В вашем присутствии?

Губы девочки задрожали. Казалось, она вот-вот расплачется, едва выговорив:

— Я думаю, что моя мать хотела увлечь меня на адский путь.

Среди мужчин, сидевших на скамье, вновь раздался возмущенный шепот.

Матильда горестно вздохнула и уточнила:

— Однажды… служанка, которую мой дядюшка Эд любезно предоставил в наше распоряжение, пришла ко мне столь взволнованная, что едва сумела объяснить, в чем было дело. Я пошла за ней в маленькую ризницу часовни. Там грудой лежали куры с перерезанными глотками, уж не знаю сколько.

— Так они приносили в жертву животных! — воскликнул Флорен, радовавшийся как безумный с самого начала допроса.

Эта крошка была чудом, которое ее дядюшка должен был показывать на ярмарках.

Матильда покачала головой и сделала вывод:

— Значит, речь идет о поклонении единому богу, и это признание, несомненно, самое тягостное из всех тех, что мне приходилось делать.

Брат Ансельм несколько секунд пристально смотрел на девочку, а потом спросил:

— Полагаете ли вы, что непосредственной причиной преступлений против веры, совершенных мадам де Суарси, была Сивилла Шалис?

— Моя мать неоднократно говорила мне о той нежности, которую она питала к этой девице, а также о горе, которое ей принесла ее смерть. Кроме того, она всегда выказывала чрезмерно нежные чувства к ее посмертному сыну Клеману.

Флорен вмешался:

— Клеман исчез до окончания времени благодати, предоставленного мадам де Суарси, что неопровержимо доказывает его виновность. Продолжайте, мадемуазель, прошу вас.

— Я думаю, что эта Сивилла заронила семена ереси в душу моей матери, и за такое она будет проклята. Затем ее сын поддерживал эту ересь со всей дальновидностью, на которую был способен.

В этот момент дверь большого зала приоткрылась. Аньян, прижимаясь к стенам, тихо подошел к креслу инквизитора и прошептал ему на ухо, что мадам де Суарси поднимается по лестнице, ведущей в процедурную комнату. Никола кивнул и встал:

— Мадемуазель, с вашим мужеством может сравниться лишь ваша чистота. Вот почему я не боюсь столкнуть вас лицом к лицу с врагом вашей души. Я не сомневаюсь, что очная ставка, которая сейчас состоится, просветит — если в этом еще есть потребность — благородных членов суда.

Матильда пристально смотрела на Флорена, пытаясь понять смысл сказанного им. Ее непонимание длилось недолго. В залу медленно вошла ее мать. Брат Ансельм и брат Жан обменялись долгими взглядами, глубокую печаль которых никто не заметил.

Сама не зная почему, Аньес последовала последнему совету Аньяна, после того как подкрепилась настоящей едой, которую ей принесли впервые с момента ее заключения. Благодаря салу и яйцам, которые Аньес буквально проглотила, по всему ее телу разлилось тепло, забытое много дней назад и унявшее дрожь. Ей удалось быстро умыться и заплести в косы спутанные и слипшиеся от грязи волосы.

Когда Аньес увидела Матильду, впервые после приезда в Дом инквизиции ее бледное лицо озарила улыбка. Она бросилась к дочери, протягивая руки. Девочка отвела глаза и сделала шаг назад. Аньес в нерешительности остановилась. Ее охватила смутная паника. Неужели они арестовали ее дочь? Неужели Эд организовал второе такое же гнусное преступление? За это она убьет его, даже если будет навсегда проклята.

Внезапно Аньес почувствовала на себе пристальный взгляд и обернулась в ту сторону. На нее внимательно смотрел брат Жан, доминиканец, голоса которого она ни разу не слышала. Он адресовал ей едва заметный жест отрицания, смысла которого она тогда не поняла. Но очень скоро ей все стало ясно.

Флорен шел к Аньес легкой и грациозной походкой, словно он парил над плитами.

— Мадам де Суарси! Ваша двуличность и извращенное красноречие, которые вы продемонстрировали нам, отныне вам не помогут. Ангел послал нам эту молоденькую непорочную женщину, — сказал он, показывая на Матильду.

Аньес перевела взгляд с инквизитора на свою дочь. Что он говорил? Заключить дочь в объятия. Затем все уладится, в этом она не сомневалась. Потом жизнь станет благостной. Она защитит ее, она будет сражаться против всех. Девочка выйдет с гордо поднятой головой. Аньес ни за что не допустит, чтобы ее дочь бросили в застенки, чтобы она переживала те же муки, что и мать. И только тогда Аньес заметила наряд Матильды, платье из великолепного густого шелка, столь тонкую накидку, что она не могла вспомнить, видела ли она когда-нибудь более прозрачную ткань, и кольца, унизывавшие маленькие пальчики. Прекрасная бирюза в форме квадрата, кольцо мадам Аполлины для указательного пальца из гранатов Чехии, ее же кольцо для большого пальца с крупными серыми жемчужинами.

Аньес боролась с голосами, которые пытались проложить себе дорогу в ее разум. Она боролась с правдой, на которую они изо всех старались открыть ей глаза. Один голос подавил ее желание ничего не слышать, голос Клеманс. Она услышала шепот: «Посмотри на аметистовый крест, подчеркивающий изящество шейки Матильды. Разве он не прекрасен, моя дорогая? Это крест мадам Аполлины. Крест, доставшейся ей от матери, тот самый, вместе с которым она хотела быть похороненной. Как, по-твоему, Эд подарил его твоей дочери? Эти прелестные капли бордо служат платой за ее предательство».

Крест. Аполлина, бедная милая Аполлина. Она часто целовала этот крест, когда молилась, словно он заменял ей любовь матери, умершей так рано.

В голове Аньес раздался вздох. Но это был не ее вздох, а Клеманс. Второй вздох послышался в груди Аньес, на этот раз ее собственный. Аньес почувствовала, как из-под ног уходит почва. Ледяная черная пелена окутала ее сознание. В ее голове воцарилась мертвая тишина. Аньес чувствовала себя подавленной. Все то время, пока плиты пола приближались к ней, все то время, пока длилось это бесконечное падение, она повторяла: «Мой ребеночек, что они сделали с нами? Прокляты, пусть они будут прокляты и пусть они заплатят сторицей за то, кем ты стала по их вине».

Когда Аньес пришла в себя, она находилась в маленькой комнатке, отапливаемой жаровней, Аньян протянул ей терракотовую чашу, содержимое которой она выпила, не сказав ни единого слова. Алкоголь ожег ей горло, и она закашлялась. Тем не менее по всему ее замерзшему телу разлилось благодатное тепло.

— Это очень крепкий сидр, но он должен взбодрить вас.