Дыхание розы - Андреа Жапп

Gentle Pye

Go to your brother,

With no pain[1].

Никола Флорен настоял, чтобы для Аньес де Суарси приготовили тяжелый деревянный фургон, очень похожий на гроб на колесах. Узкие щели, проделанные по бокам, да к тому же закрытые кожаными занавесками, не позволяли узнику видеть, что происходит снаружи. А вот в случае нападения ни одна стрела не смогла бы влететь внутрь через столь крохотные бойницы. Четыре першерона с трудом тащили эти ломовые дроги.

Никола потребовал, чтобы их сопровождали пятеро вооруженных стражников. Двое из них сели рядом с кучером, а остальные тряслись в телеге, ехавшей следом. Все вещи Аньес уместились в маленький кофр, а вот Никола взял с собой доверху набитый сундук: удивительное кокетство для инквизитора. Пятеро вооруженных мужчин для сопровождения одной женщины… Это казалось излишней мерой предосторожности, но доминиканец любил подобную чрезмерность. Он усматривал в ней реальный способ проявить недавно полученную власть.

Никола не сводил с Аньес де Суарси глаз, подмечая малейший вздох, едва уловимое дрожание губ. Впрочем, именно по этой самой причине он и приказал, чтобы она ехала рядом с ним, а не в телеге. Увидела ли она в этом знак уважения к занимаемому ей положению в обществе? Никола Флорен не был в этом уверен. Чувство раздражения не покидало его с самого начала путешествия. Все шло не так, как он предусматривал, причем с их первой встречи, когда он пришел к ней, чтобы сообщить о времени благодати. На что она надеялась? Что она окажется сильнее его? Что он проявит к ней снисходительность? В таком случае, она вскоре жестоко разочаруется. Он приподнял кожаную занавеску и прищурил глаза, пытаясь увидеть клочок голубого неба. Наступал вечер. Лошади медленным и уверенным аллюром везли их в Алансон. Они пустились в путь сразу после шестого часа, и за все это время она ни разу не оторвала взгляда от рук, сложенных на животе, не произнесла ни единого слова, даже не попросила позволить ей выпить воды или сделать короткую остановку для удовлетворения физиологических потребностей, на что Никола с радостью согласился бы, приставив к ней одного из сопровождавших их грубиянов, чтобы унизить ее, чтобы она занервничала и обмочила туфли или край платья.

К отчаянию инквизитора примешивалась смутная тревога. Не получила ли его жертва заверения в помощи? В таком случае от кого? От графа Артюса д’Отона, матери аббатисы Клэре или от более могущественного человека? Но кто мог быть более могущественным, чем заказчик этого властного человека, который приходил к нему в Дом инквизиции в Алансоне? Ну хватит, он боится, словно маленький мальчик! Эта незаконнорожденная баба напустила на себя вид светской дамы, какой хотела казаться, вот и все.

Взгляд серо-голубых глаз оторвался от рук, сложенных для молитвы, и встретился с взглядом Никола. Неприятная горячая волна докатилась до самых щек молодого человека, который поспешно отвел глаза, проклиная себя за это рефлекторное движение. В этой женщине было что-то странное, нечто такое, что он не удосужился или, возможно, отказывался разглядеть. Он попытался определить, что именно он чувствовал, однако это ему не удалось. Временами он испытывал опьяняющее чувство оттого, что нагонял на нее страх. Затем неожиданно возникала другая женщина, словно тайная дверь, ведущая в темное подземелье. И эта другая женщина не боялась его. Как ни странно, Флорен был убежден, что не Аньес стала причиной этих метаморфоз. Если бы он был фанатичным простаком, как некоторые из его духовных братьев, он, несомненно, увидел бы в этом одержимость бесами. Но Никола не верил в дьявола. Что касается Бога, честное слово, Бог мог и подождать. Инквизитора гораздо сильнее волновали жизнь и удовольствия, которые эта жизнь предоставляет тем, кто умеет ими пользоваться. Несмотря на множество людей, казненных по обвинению в колдовстве и бесовстве, Флорен ни разу не нашел неопровержимого доказательства существования чудотворцев или злых колдунов.

Нервное напряжение оказалось сильнее хитрости, и он сказал:

— Вы прекрасно знаете, мадам, что инквизиторский суд не предполагает присутствия адвоката, если только адвокатом не становится сам обвиняемый.

— В самом деле.

— В самом деле?

— Мне известна эта особенность, — ответила Аньес до того уверенным голосом, что инквизитор почувствовал себя униженным.

Никола обуздал ярость, закипавшую в нем и побуждавшую его дать Аньес пощечину. Ему следовало бы молчать, он это понимал, но желание увидеть, как она побледнеет, было столь горячим, что он продолжил как можно более слащавым голосом:

— По сложившемуся обычаю мы не сообщаем имена наших свидетелей и тем более содержание их заявлений… Тем не менее, поскольку вы дама, я могу предоставить вам эту привилегию…

— Я уверена, что вы поступите по справедливости, так, как это желательно, мсье. Если позволите, я немного вздремну. Длинные дни, которые меня вскоре ждут, предрасполагают к отдыху.

Аньес прислонилась к деревянной спинке сиденья и закрыла глаза.

От ярости на глазах Флорена выступили слезы. Он крепко сжал зубы, боясь, что сорвется и наговорит всякой чепухи, которая покажет Аньес, что он находится на грани нервного срыва. Пришедшие Никола на ум слова немного утешили его, слова, произнесенные одним из самых почитаемых знатоков канонического права: «Окончание процесса и смертный приговор служат не для спасения души обвиняемого, а для поддержания общественного блага и устрашения народа… Если невиновного трудно отправить на костер… я восхваляю обычай пытать обвиняемых»[2].

У Аньес не было ни малейшего желания спать, она размышляла. Удалось ли ей обозначить еще одну веху в этой длинной битве, которую она приготовилась вести? Она осознала необъяснимую враждебность этого человека к ней, его неудовольствие тоже. «Клеман, как это случилось, что ты, еще совсем ребенок, всегда защищаешь меня?» — подумала она. Благодаря Клеману Аньес знала, что Флорен использует первую хитрость инквизиторов, одну из их многочисленных уловок.

Несколько месяцев назад, в июле, почти ночью, Клеман пришел после одной из своих частых отлучек весь взбудораженный. Было слишком поздно, и Аньес уже удалилась в свои покои. Девочка легонько постучала в дверь, спрашивая разрешения поговорить.

Нет, вспоминать о Клемане нужно только как о мальчике, иначе она совершит оплошность, которая подвергнет их жизни опасности. Сохранять привычку говорить о нем лишь в мужском роде.

Ребенок постучал в дверь, спрашивая разрешения поговорить. Он обнаружил Consultationes ad inquisitores haereticae pravitatis[3]Ги Фулькуа, который затем стал советником Людовика Святого, а впоследствии Папой под именем Климента IV. К этой книге прилагалось тоненькое практическое пособие, в котором были собраны чудовищные методы. Клеман задыхался: