капли от растаявшего снега платочком, шевелит полными, чуть не слоноподобными, ногами, затянутыми в красные атласные брюки, она понимала, что сказке наступил конец. Перед ней просто немолодая, усталая, растолстевшая от нерегулярного, то обильного, с алкоголем, то быстрого, с перекусами, питания, женщина, очень хорошо знающая свое дело, одаренная и добросовестная. Вот так и следует к ней относиться, а не падать в ноги с восторженными стонами.

От чехла для шубы Илига отказалась. Она немного посидела на мягком диване, в том же уголке, где любила долгими зимними вечерами читать книги Галина, а потом вдруг сказала:

— Извините меня, Галя, — ее тонкие выщипанные брови никак не могли сойтись к переносице, отчего лицо приняло странное напряженное выражение. — Я совсем разучилась себя вести. Вы меня быстренько проводите куда-нибудь на постель, и я постараюсь вас больше не беспокоить. Уже поздно, вам, наверное, завтра на работу?

— Нет, у меня выходной, но вы правы: поздно. — Галина чуть улыбнулась, уходя, — И не извиняйтесь больше; вы же все-таки моя любимая певица.

Она стелила постель в комнате для гостей, расположенной во втором этаже, и прислушивалась, отчаянно вытягивая шею. О Димке она, естественно, помнила ежесекундно, и его реакция безумно ее волновала. Может, следовало отвести Илиге спальню поменьше, на первом этаже рядом с кухней, но ведь это же как-то неуважительно. К тому же, здесь — отдельный санузел, зеркала, окно большое… Из комнаты сына ни звука. Надо немедленно ему сообщить о присутствии в доме постороннего, немедленно! Иначе он решит, что ей наплевать на его мнение, и последствия не заставят себя ждать.

Встряхнув, как следует, подушки, Галина пошла к сыну. Потерпит небожительница пять минут, не переломится. Галина качнула головой, поражаясь самой себе. Надо же, как быстро слетело с нее и восхищение, и очарование Илигой. Неужели на нее повлияло обращение звезды с Яшей, измученным водителем, который чей-то отец, чей-то муж. Кто-то беспокоится о нем, а он вынужден спать в машине где-то посреди метели в каком-то чужом ему месте! Значит, люди для нее важнее искусства. Ничего себе мысли в полвторого ночи! Галина осторожно постучала в дверь:

— Сынок, прости, что разбудила… — и отпрянула, побелев от ужаса.

— Я не спал, — холодный голос из темноты сбил ее с ног. — Отойди, мама, ей не место в нашем доме.

В неверном свете, сочащемся из коридора, Галина успела заметить блеск стали на лезвии ноже. Лететь с лестницы ей не пришлось: сын оттолкнул ее куда-то вбок, в сторону открытой двери предполагаемой будущей спальни мадам Илиги. Но пока она барахталась, очумев от ужаса, Дима уже спускался в холл. Сердце ее дернулось, и все потемнело вокруг, опустив ей на веки гробовое молчание обморока.

Он лежал без сна и слушал ветер. Мама открыла кому-то дверь, кого-то впустила. Интересно, она, что, действительно рассчитывает, что он ляжет в постель и уснет после стука в дверь, после звонков, после ее ухода?! Это она ничего не боится, ей вообще, похоже, страх неведом, а он? Как же он?

Снизу раздавались громкие возбужденные голоса. Лежать и слушать вой ветра за окном было не так мучительно, как пытаться определить, что же все-таки осмелился перешагнуть порог его дома. Эх, мама! Тысячу раз клялась не совершать ничего подобного, и на тебе, не сдержалась.

Он стремительно скользнул к двери, открыл ее и вышел на лестницу. Весело щебетала вошедшая в холл гостья — совсем незнакомый голос вроде бы, а прислушаешься, так он знает его так же хорошо, как мамин. Кто же это? Забыв о страхе, он шагнул на верхнюю ступеньку. Ноги в носках крались бесшумно; сердце долбилось, дыхание замерло. Вот уже стал виден расстеленный мягкий ковер в холле возле дивана, вот показался журнальный столик, а на нем — дымящаяся чашечка и маленькая вазочка с печеньем…

Нога соскользнула так внезапно, что он едва успел ухватиться за перила. Иначе, скатиться ему прямо под ноги этой жирной коровы в красных сверкающих брюках. Мадам Илига.

Что? Что-что-что?! Да ничего! Вот, где он слышал этот ненавистный ему голос! Из магнитофона! Из маминого магнитофона!!! Но как получилось, что эта бабища с голосом, как пожарная сирена, сидит в мамином любимом уголке дивана и трогает рассеянной рукой мамин плед, свернутый на манер валика?! Какой черт принес ее сюда?!

Дрожа от возмущения, если не сказать, гнева, Дима стал медленно подниматься к себе. Прошла вечность, прежде чем он затворил за собой дверь и прислонился горячим лбом к холодной поверхности стены. Кажется, сейчас он умрет. Тело не повиновалось ему. Он сел на пол, но как сделал это — не помнил. У столика, где они с мамой пили чай с бутербродами, валялась опрокинутая тарелка, вилки и нож для масла. Не думая, он взял нож и притянул его к груди. Ярость росла, как грозовая туча на горизонте солнечного полдня. Пульс зашкаливал, и дышать становилось все труднее и труднее. А вот ноги влекли его к двери.

И вдруг эта самая дверь открылась, и встревоженная мама показалась на пороге. Нет, не видать мадам Илиге маминой дружбы, как своих жирных ушей из-за жирных щек. Кончено! Хватит его мучить. Он вскочил и рванул из спальни, размахивая ножом.

========== Часть 25 ==========

25.

Шум на втором этаже нисколько не взволновал Илигу, уставшую от долгой дороги, и мечтавшую скорее прилечь. Мало ли, какие страсти кипят в доме приютившей ее женщины. Сейчас разберется Галина, и позовет ее спать.

Но не ей сегодня выпала удача распределять роли. Совершенно неожиданно перед ее утомленным взглядом предстал симпатичный юноша с ножом в руках. «Это шутка!» — подумала Илига. — «Шутка, просто мальчишка переиграл, вот и выбежал к посторонним в пылу своей игры!»

— Пошла вон, сука! — совсем не по-детски взревел юноша и ринулся к ней, сверкая вытаращенными глазами. — Убирайся!

Подняться она не успела. Он налетел, как вихрь и воткнул нож ей в живот по самую рукоятку.

— На тебе! На! На! На! На! — С его губ текла слюна, а глаза впились в ее зрачки, вытягивая из нее жизнь. — Сдохни! Сдохни!

Сознание мутилось, и она так и не успела ощутить боли от постороннего предмета, торчащего из ее живота, прямо посреди красного атласа брюк с высокой талией. А вот адскую боль в раздираемой чем-то шее, она почувствовала, и, наконец, родился крик.

Димка рвал ее шею зубами, выдирая куски плоти; тут же их выплевывал, и снова впивался в жирную массу. Кровь хлестала из порванной артерии, но его это не волновало.