голове, как вообще можно поднимать подобную тему без соответствующего расследования, и всего прочего. И вообще, ее трясло при мысли, что любимый мужчина вдруг спятил и взялся делать какие-то безумные выводы. Анатолий молча смотрел на нее, и во взгляде его светилась любовь пополам со страхом. Только благодаря этой неподходящей смеси чувств, Галина поддалась его воле и сникла, почти готовая принять любую правду. — Егора…мог он убить Егора? — повторила она вопрос, и больше не нашла в себе сил для иронии.

— Не знаю, — также твердо ответил он. — Понятия не имею. Я хочу лишь одного, чтобы ты была осторожна, внимательна, и готова ко всему, даже самому страшному. Давай перестрахуемся, а потом начнем все заново. Ты не против?

— Это какой-то кошмар, — проговорила она, рассеянно глядя по сторонам. — Мне нужно подумать, привыкнуть хоть как-то к мысли, что я родила убийцу.

— Родила ты нормального пацана, а в убийцу там, или просто в социопата его превратила болезнь. И никакая медицина не смогла бы тебе помочь. Два-три теста, сделанные после нападения на торговца простынями, никого бы не убедили. Самое большее, назначили бы уколы успокоительного, и превратили бы сорванца в растение. Ты тут не причем. Но и Егор был не причем, и другие важные для тебя люди — тоже. Вот о ком ты должна побеспокоиться, и вот, почему я весь холодею при мысли, что ты задашь все вопросы Димке в лоб. Поостерегись пока, пока я не выработаю нужную стратегию, и потом мы вместе решим проблему, раз и навсегда. Ты же видишь, что откладывать некуда?

— Значит, психушка?

— Боюсь, это не исключено. Постарайся понять.

— Постараюсь.

Он обнял ее еще крепче и ласково поворошил подбородком ее туго завитые волосы.

— Поезжай домой, сыграй пару спектаклей и выспись хорошенько. Потом мысли станут стройнее, кошмар подзабудется. Ты только не проговорись, и верь мне.

— Так тяжело, Толя, — тихонько проскулила она, прижимаясь щекой к воротнику его дубленки, — мне так тяжело, и Каринка со мной теперь общаться перестанет! Что я за человек такой…

— Тихо. Истерик нам только не хватало! Не думай пока о второстепенных вопросах, реши главные.

Постепенно она успокоилась. Решив не ехать в кафе, где проводились поминки, Галина обняла Карину и села в свой автомобиль, полная решимости последовать советам Анатолия. Ее любовь переросла в крепкое, сильное чувство, и преодолела все сомнения. Скажи Галине кто другой то, что ей довелось выслушать от Анатолия, она просто послала бы придурка к черту. С любимым мужчиной выходило иначе. До дома — час езды; она успокоится окончательно, да еще успеет придумать план действий.

Посреди трассы она съехала на обочину и принялась приводить себя в порядок: попудрилась, подкрасила ресницы, расчесала волосы, подвив пряди прямо с помощью пальцев. Потом она заехала в кафе и заказала десяток свежих блинчиков, попросив упаковать их стопочкой в фольгу. Блинчики больше напоминали оладьи, но ее это не смутило: Димка глотал любую стряпню, не вдаваясь в тонкости.

Сына она знала все-таки не так плохо, как сама уже начинала опасаться. Разговор завязался дружеский, даже веселый. Ей почему-то не стоило больших усилий швыркать чаем и посмеиваться над Димкиными шутками. Тревога ее почти рассеялась, наверное, оттого, что она просто сумела запретить себе думать о сыне, как об убийце. В компании преступника тяжело просто находиться, а уж чаи с ним гонять, и вовсе развлечение экстремальное. Но это с обычным преступником, а Димка…В конце концов, он — ее сын, а что будет дальше, докажут его вину, или нет — покажет время.

========== Часть 22 ==========

22.

У домика Карины остановился небольшой корейский грузовичок, и какие-то люди в джинсовых комбинезонах стали выносить с крыльца упакованные в коробки вещи. Они управились очень скоро; и только когда последняя коробка, перевязанная веревкой, да еще обклеенная скотчем, была поставлена в кузов, из дома вышла сама хозяйка. Галина не видела подругу несколько недель. И вовсе не потому, что была черствой или забывчивой, нет, она звонила Карине чуть не по пять раз на дню, но слышала в ответ только вежливое: «Я хочу побыть одна, и сама тебе позвоню!». Этим дело и заканчивалось. Один раз Галина, возвращаясь с работы по заснеженной темной дороге, припарковалась было у низенького штакетника, но Карина вяло махнула ей из окна, мол, проезжай-проезжай!

Теперь она стояла среди голых деревьев, на границе их с Кариной участков, и молча наблюдала, как из ее жизни уезжает близкий человек, ставший ей — такой одинокой — почти родным. Серый, снежный ноябрь поставил точку в еще одном важнейшем этапе ее существования. Целых две точки. Шестнадцатого числа Анатолий подарил ей золотое кольцо с небольшим сапфиром и сделал предложение. Просто, тепло, почти по-дружески. Конечно, она согласилась, почувствовав головокружение от счастья. А семнадцатого уехала Карина, вернее, уезжает, и, похоже, навсегда. И удерживать она ее не вправе, потому что в спальне на втором этаже ее дома живет возможный виновник трагедии. Если бы она знала, что Димка не трогал Егора, если бы Егор не умер в ее доме, тогда она еще могла бы попытаться: выскочить из-за деревьев и побежать напрямки по сугробам наперерез Карине с криком: «Ринка, подожди!» Но она ничего не знала, и ни в чем не была уверена. Если окажется, что правда — это те страшные слова, сказанные ей взволнованным Анатолием в день похорон, то отъезд подруги явится всего лишь отсроченным наказанием ей за непослушание, глупость, упрямство. А мама предупреждала. Нет, пусть уж лучше самое болезненное случится сегодня, пусть Карина уедет, и обе они попробуют забыть эту осень.

Карина села в кабину, захлопнула дверцу. Заурчал двигатель. Галина закрыла рот ладонями, сложенными лодочкой, и расплакалась.

Домик соседей в очередной раз опустел. Дима вяло скорчил рожу, глядя в темное стекло окна на свое отражение. Теперь уже точно не скоро объявится кто-нибудь, жаждущий его, Дмитрия, внимания. И пусть. Впереди зима, хочется спокойствия, тишины; раздражающие люди в его программу не входят. Маму, конечно, немножко жалко, но она сама виновата: дружила бы со своей Кариной, нет же, стала с Егоркой водиться, это же ненормально! Интересно, осознала она свою вину, или продолжает считать, что в окрестностях бродит маньяк. Кто-то, наверное, должен будет объяснить ей, что она — и есть маньяк. Ведь виноват не тот, кто исполнил убийство, а тот, кто своими действиями, глупыми и необдуманными, спровоцировал несчастного, измученного подозрениями, одинокого в своем недуге, человека на решающий удар. Все люди — маньяки, все до единого. Кто-то