призвание оказалось в нем сильнее всего, не зря на призвание он надеялся всю жизнь больше, чем на собственное скромное «я».

Сохранив этого актера внутри, он сберег себя настоящего, последнего себя.

Вася

«Московский гость»

Я воинственно берегу свою нежность.

Василий Шукшин

Время от времени в подмосковном Домодедове, недалеко от железнодорожной станции, возле одного из неприметных домов на улице Школьной останавливалось такси — большая роскошь в 1960-е годы. Из такси выходил высокий крепкий мужчина и быстро, смущаясь, скрывался за калиткой…

«Отдохни где-нибудь, — сказал Губошлеп, наливая в два фужера. — Отдохни, дружок, — хоть к Кольке Королю, хоть к Ваньке Самыкину, у него уголок хороший». Это фрагмент из «Калины красной», совет Егору Прокудину проветриться после тюрьмы. У Вани Самыкина, совершенно реального персонажа, уголок и впрямь был хорош, и Василий Шукшин, для хозяев просто Вася, туда часто наведывался. Ивана и его жену Ларису он любил как людей простых и хороших — о таких всю жизнь писал, — и как давних друзей, почти родственников, которые знали его с тех еще пор, когда он раздумывал, кем станет.

В литературе о Шукшине нет ни слова о многолетних поездках Василия Макаровича в Домодедово, и в воспоминаниях о его армейских годах не найти Вани Самыкина, там есть только Вася Ермилов, их «третий друг» и прообраз Пашки Колокольникова из кинофильма «Живет такой парень». Я понимаю, почему домодедовская страница шукшинской жизни почти нигде не отражена, но об этом позже. Главное, что он был склонен к таким побегам. Например, однажды съемочная группа, сбившаяся с ног в поисках Шукшина, обнаружила его за тысячи километров, в родном доме в Сростках, а до того он сам себя обнаружил в городе Орджоникидзе, куда, приняв на грудь, прилетел вместо Алтая. И его выпивки являлись не чем иным, как попытками удрать из привычной реальности. Потратив на завоевание профессии и Москвы уйму сил и времени, он почему-то при первой же возможности хоть ненадолго, но бросал все это, давшееся кровавым поˊтом.

…Домодедово в те годы являло приезжему почти сплошь частные дома с редкими вкраплениями желтых двухэтажек, построенных пленными немцами, и красных кирпичных «хрущевок». Были здесь тогда и мифическая «Сварбаза», и убогие магазинчики с крупой, сахаром и мылом, и редкие тарахтящие автобусы. Мужчины в костюмах и женщины в платьях от «своих» портних шли на станцию к поезду, которым каждый день ездили на работу в Москву, по выходным — туда же в театры и магазины, а вечером при свете редких фонарей пешком возвращались на свои улицы — Советскую, Центральную, Школьную. Весной и осенью по улицам разливалась непролазная грязь, зимой снег заваливал заборы. Летом городок буйно зарастал — вываливающимися на улицы садами, глухими кустами, ивами, полынью, ромашкой, цикорием, хмелем, дурманом. Красота и дикость царили неописуемые, и глушила все настоящая трава забвения. И вообще не город был и не деревня — так, промежуток, где и человек мог с себя кое-какие условности сбросить. В деревне пальцем затычут, а тут с кого спрос? Все равно что с домодедушки, то есть домового.

Вот таким домодедушкой и появлялся в этом городе Шукшин, поначалу будучи еще никем и ничем, демобилизовавшимся морячком, посылавшим свои рассказы в московские редакции, потом известным актером, режиссером и писателем, приезжавшим инкогнито, так что о высоком госте соседи-то узнавали редко. Да и что там видно из-за разросшихся яблонь и лопухов в человеческий рост?..

«Галифе в сапогах»

«Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно, — начинает Шукшин свой рассказ „Горе“. — Особенно почему-то ночами. Луна светит, тихо… Неспокойно на душе, томительно. И думается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко. Это даже — не думается, что-то другое: чудится, ждется, что ли… Сердце замирает от необъяснимой, тайной радости». Наверное, так же лежал он летними ночами в комнатке или на террасе самыкинского дома. Был тогда молод, дерзок и бездомен.

Познакомились Вася Шукшин и Ваня Самыкин в Севастополе, во время службы на флоте. Демобилизовался Шукшин раньше положенного срока из-за открывшейся язвы желудка, вернулся в родное село Сростки и, сдав наконец экзамены на аттестат зрелости, стал учительствовать и даже директорствовать в местной школе, «без специальности, образования, без быта». Мать хотела, чтобы Вася выучился на врача, ради этого продала самое ценное имущество — корову, и на вырученные деньги сын отправился в Москву поступать в институт, естественно, не в медицинский. И вот теперь, уже студентом ВГИКа, приезжал к армейскому другу Ване.

— Вася у нас отдыхал, — рассказывает Лариса Самыкина. — С порога всю меня зацелует: «Лариса, милая моя!» Ласковый очень был. Часто с нашей маленькой дочкой, Ириной, играл, потом, когда она подросла, книги ей свои дарил. В первые годы Вася жил в общежитии, и я каждый раз старалась получше его накормить, потому что он голодал.

Домодедово сельской природой и соответствующим бытом, наверное, напоминало Шукшину, деревенскому человеку, Сростки.

— Когда мы с Иваном еще не поженились, Вася, приезжая к нему, заходил в наш с мамой домик на улице Центральной, — продолжает Лариса Ивановна. — Мать иногда говорила: «Вась, принеси воды», он с радостью приносил, вообще все делал по хозяйству, что просили. А когда я выходила замуж, Вася помогал нам резать, жарить, варить к столу. Мама приготовила мне приданое — перину, подушку, одеяло, — связала все узлом и дала ему, чтобы отнес в дом к Ване, на Школьную улицу. Вася взвалил тюк на плечо, и с шутками, смеясь, мы с ним пошли через весь город.

Смеющимся и раскованным Шукшина видели редко, он был, скорее, человеком замкнутым, за что в армии даже получил прозвище «Молчальник». Не «молчун», то есть человек, избегающий болтовни, а «молчальник», давший обет молчания. Никакого обета, естественно, Шукшин не давал, но существовать отстраненно, думать, даже глубоко задумываться, вдруг выпадая из потока дня, ему было свойственно всегда. Так, однажды Василий Макарович шел к месту съемок с актером Иваном Рыжовым (тем, который играл отца Любы в «Калине красной») и за всю дорогу в несколько километров сказал попутчику всего две фразы: «Ну, пошли» и «Пришли», и Рыжов, человек чуткий, вообще не проронил ни слова. Зато когда Шукшина спросили, как прогулялись, он ответил, что замечательно, а с Иваном Петровичем подружился накрепко. Это был один из немногих его друзей, потому что в таком тонком деле, как дружба, Василий Макарович придерживался правила «малого круга». Конечно, устраивал он и шумные застолья, но все-таки