диагноз «переутомление». Доктор мог сказать «малярия» или «порок сердца», и я уверена, что, несмотря на сцену, разыгравшуюся в спальне, отец тоже ответил бы: «Понятно».

В парадную дверь постучали. Я выглянула в холл: отец и доктор Грин приветствовали двух мужчин в черных костюмах, один из которых нес каталку. Все вместе они направились наверх.

Нижняя гостиная выходила в холл, и я пошла туда – посмотреть, что они будут делать. Эти мужчины могли быть врачами, но зачем ей теперь врач? Пробыв какое-то время наверху, они начали спускаться. Двое мужчин несли каталку, на которой лежал длинный черный пакет, застегнутый на молнию. Они выкатили каталку на улицу; следом вышли отец с доктором, оставив за собой пустую тишину, которая начала медленно смыкаться над моей головой.

Я побежала на кухню, толкнула боковую дверь и понеслась через огород к задней части дома. Я бежала и бежала – не ведая, куда и зачем, – мимо маминого сада и лягушачьего пруда, в сторону луга. Острые ветви и камни царапали мои босые ноги, но боль меня не останавливала. Я бежала через луг, а в ушах у меня раздавался гипнотический вой Эстер, и на короткий миг мне показалось, что мне удастся оторваться от того, что преследовало меня. Но тут мои ноги подкосились, и я упала. Уткнувшись лицом в траву и цветы, я почувствовала, что меня сейчас стошнит, и встала на четвереньки, давясь от рвотных позывов; но ничего не произошло. Вскоре я поняла, что захлебываюсь не от рвоты: меня душили рыдания. Они переполняли мне горло и грудь, создавая невыносимое давление. Горе обрушилось на меня, и как я ни старалась подавить рыдания, они прорвались наружу.

6

Со смерти Эстер до похорон прошло два дня. Горе не сплотило нас – скорее наоборот: мы все погрузились в свое облако тьмы, выход из которого искали поодиночке.

Я бродила из комнаты в комнату, от разговора к разговору, безуспешно пытаясь сфокусироваться хоть на чем-то. Жизнь в «свадебном торте» всегда походила на жизнь в аквариуме, а в то время – особенно. Мы плавали в мутной воде, не видя ничего, что происходило за стеклом. Помимо погружения в собственное горе, те дни мне запомнились странным сочетанием повседневности и жути. В какой-то из дней я видела, как служанка оттирает кровь с паркета в комнате Эстер и Розалинды, а в это время внизу миссис О’Коннор делала изящные эклеры для поминок. Так я это и запомнила: кровь и пирожные.

Все чаще звучало слово «похороны». Раньше оно мне попадалось только в книжках – захороненное сокровище, похороненный дневник, все это в контексте гробниц фараона и пиратских приключений. Но теперь оно воспринималось по-другому. Все началось с подслушанного мной спора между Розалиндой и Делит, матерью Мэтью, которая хотела, чтобы Эстер облачили в наряд невесты – в то нелепое «лунное» платье. Мэйбрики чувствовали себя не при делах: мало того что у них забрали Эстер, так еще и все решения о необходимых процедурах мой отец принял без них, поэтому, когда дело дошло до обсуждения платья, Делит была непреклонна.

– Мою сестру не будут хоронить в этом безумном платье, – сказала Розалинда хриплым голосом, сжимая в руке платок. – Так это слово было произнесено впервые: «хоронить».

– Ваша сестра умерла невестой Мэтью. И она останется его невестой навеки.

– Невестой Мэтью она была всего одну ночь, и это не очень хорошо для нее закончилось, – сказала Розалинда. – Что-то мне подсказывает, что ее образ как невесты Мэтью – это не то, что мы бы хотели увековечить в памяти.

– Как вы можете быть такой жестокой! – сказала миссис Мэйбрик.

– Розалинда, довольно! – сказал отец, который явно начинал терять терпение от этого разговора.

– Папа, ты же не позволишь хоронить Эстер в этой… вещи! – И снова это слово: «хоронить».

– Это не ему решать, – сказала миссис Мэйбрик. – Эстер была женой моего сына.

– Весьма недолго! – ответила Розалинда.

– Мэтью хочет, чтобы ее похоронили в том платье, – сказала миссис Мэйбрик. – Не вижу смысла обсуждать это дальше.

Теперь, когда я услышала это слово, я стала замечать его везде: «похоронили». Всего сутки со смерти Эстер, и мы погрузились туда, о чем раньше не могли и помыслить.

Мэтью, который оставался в автомобиле, пока его мать спорила о платье, открыл входную дверь и ввалился в дом, схватившись за ручку, чтобы не упасть.

– Я же просила тебя подождать на улице, – сказала Делит, и, посмотрев на Мэтью, я поняла почему. Выглядел он ужасно: на лице повязка в том месте, где его ударила Эстер, на плечах измятый и влажный бежевый пиджак – он был во вчерашнем костюме, а от него самого разило спиртом и потом. Его галстук петлей болтался на шее, словно он недавно избежал виселицы и с тех пор не отрывался от бутылки.

– Возвращаться в эту чертову тюрьму – последнее, что пришло бы мне в голову, но мне срочно надо отлить. – Он был жалок: то восхитительное морское существо, которое поразило нас прошлым летом, теперь казалось грудой хлама, выброшенной на берег. Жизнь героя войны обернулась трагедией, и он барахтался в обломках кораблекрушения.

Доуви увела его в ванную – уходя, он оперся о ее руку. Делит с Розалиндой продолжили прерванный спор, на этот раз об украшениях: какие на Эстер будут серьги, какое ожерелье и, наконец, какие кольца. Делит сказала, что она должна быть похоронена без венчального кольца с бриллиантом.

– Мэтью хотел бы сохранить его на память.

– Что сохранить на память? – спросил Мэтью, который по пути из ванной все еще пытался застегнуть брюки.

При виде сына Делит напряглась; бледной рукой она поправила черные, цвета шерсти скунса, волосы.

– Подожди меня в автомобиле, – сказала она.

– Я хочу поговорить с миссис Чэпел, – сказал Мэтью, опершись о стол.

– Она спит, – ответил отец. Он взглянул на Делит в надежде, что та утихомирит сына. Как собака, чувствующая приближение дождя, он каждой своей клеткой ощущал назревающий скандал.

– Ну так пойдите и разбудите ее, – сказал Мэтью воинственно.

– Она плохо себя чувствует.

– А вот и нет, – воскликнул Мэтью, стукнув кулаком по столу. – Не думаю, что она плохо себя чувствует. Мне кажется, она здесь единственный человек, который знает, что на самом деле происходит, и я хочу поговорить с ней!

Делит подошла к нему и попыталась взять его под руку, но он оттолкнул ее.

– Мы что, будем притворяться, что миссис Чэпел не предсказывала всего этого?

– Пойдем, дорогой, – сказала Делит, снова потянувшись к его руке.

– Миссис Чэпел! – крикнул Мэтью, и его голос эхом разнесся по дому. Он бросился к лестнице, но был слишком слаб, чтобы подняться по ней. На полпути он рухнул и остался лежать, уперев лоб в край ступеньки. Он не шевелился. Я подумала, что он заснул, но вскоре поняла, что он плачет.

Ошеломленная, я вышла в мамин сад и стала рвать первые попавшиеся цветы – шалфей, гортензию, сжав их в кулаке. Белинда не знала, что происходит внизу; отец нанял сиделку, которая постоянно давала ей снотворное.

– Мы что, будем притворяться, что миссис Чэпел не предсказывала всего этого?

– Да, Мэтью. Будем.

В тот вечер Доуви отослала нас с Зили наверх – выбрать платья для похорон. Вытащив из шкафа все свои наряды, Зили свалила их в одну кучу на кровати.

– Зили, тебе нужно выбрать одно платье. Мы не в отпуск собираемся.

– Я хочу посмотреть, что у меня есть, – сказала она, не поднимая глаз и обиженно надув свои пухлые губки. Ища уединения в своем горе, я забыла о сестре и даже не знала, чем она занималась весь день. Кто-то вообще присматривал за ней? Ее перепачканное платье и спутанные волосы говорили о том, что, видимо, нет.

– Где теперь Эстер, как ты думаешь? – спросила она, вываливая на кровать последние платья из шкафа.

В те дни я избегала ее в том числе поэтому: из-за ее нескончаемых вопросов, на которые у меня не было ответа.

– Она на небесах, – сказала я буднично, словно говорила: «Она в аптеке». Платье для похорон я