и я почувствовала, что меня навестил вовсе не будущий муж. В комнате было женское присутствие: в воздухе тут же распространился запах роз. Я делала короткие, резкие вдохи. Мне стало трудно дышать; мои легкие наполнились невозможным ароматом, а воздух стал таким влажным, словно в нем разлили океан духов. Тот, кто открыл дверь, прошел в комнату обычным, почти неслышным шагом. У подножия кровати послышалось шуршание, и я наконец открыла глаза. Передо мной стояла безголовая невеста. Она была прекрасна, как и в последний раз, когда я ее видела: приталенный лиф, волны ткани, ниспадающие в шлейф, который тянулся из коридора, как молочная река. В комнате было темно, но невесту освещал лунный свет; ее кремовый шелк сиял и переливался. В платье был лишь один изъян – оно было перепачкано в крови. Моей крови. Но, даже несмотря на это, она вся светилась, как и должна светиться каждая женщина в день своей свадьбы.

Безголовая невеста обошла мою кровать и наклонилась ко мне. Я дрожала от страха. Она приблизила к моему уху пустое место, где должны были находиться ее голова и рот, и прошептала очень-очень тихо:

Почему ты не спасла меня?

Голубой дневник

Второй том

Эстер

1950

1

Наутро после свадьбы я завтракала на кухне одна: мне было понятно, что сестры вряд ли хотят меня видеть. Миссис О’Коннор подала мне тарелку омлета и, наливая мне яблочный сок, сказала:

– Будь моя воля, я бы тебя вообще не кормила.

Из столовой доносились голоса сестер и отца – они говорили тихо, все еще утомленные после предыдущего вечера. Миссис О’Коннор приготовила яичницу для моего отца, а сестры, даже Дафни, попросили лишь чай с тостами: их желудки до сих пор пытались справиться с изобильным свадебным ужином. Подав завтрак, миссис О’Коннор вернулась на кухню, села напротив меня и принялась доедать яичницу прямо с чугунной сковороды.

Вскоре пришла Доуви – она несла поднос с нетронутым завтраком Белинды.

– Говорит, что не голодна, – сказала Доуви, и я догадалась, что, не будь на кухне меня, она не ограничилась бы этой фразой. Они разобрали невостребованный завтрак – миссис О’Коннор взяла тост и баночку малинового джема, а Доуви – яйцо всмятку и чашку чая с молоком.

Я ела в тишине, стараясь побыстрее расправиться с завтраком, чтобы убежать наверх до того, как сестры закончат свою трапезу. Я не знала, как долго продлится моя вынужденная изоляция. Тогда мне казалось, что таким теперь будет мое будущее: есть на кухне со слугами, жить тихо, как мышка, неслышно снующая по половицам, и не попадаться никому на глаза.

Но тут раздался телефонный звонок, и будущее изменило свое направление.

Розалинда подошла к телефону в главном холле.

– Резиденция Чэпелов, – сказала она, и ее голос звучным эхом пронзил тишину дома. Через несколько секунд она тревожно спросила: – Мэтью, что случилось?

Миссис О’Коннор, Доуви и я переглянулись и, отложив чашки, вилки и салфетки, повернули головы в сторону дверного проема.

– Заболела? – сказала Розалинда. – Ох, ну как же так! Могу я с ней поговорить? – Розалинда выслушала ответ Мэтью, несколько раз угукнув. Наконец она сказала: – Хорошо. Осторожнее за рулем.

Как только она положила трубку, все сестры одновременно задали свой вариант вопроса «Что случилось?». Я прошла в холл и притаилась у столовой – так, чтобы меня никто не видел, но я могла всех слышать.

– Эстер больна, у нее небольшая температура, – сказала Розалинда папе и сестрам. – Она попросила Мэтью привезти ее домой.

– Зачем это? – спросил отец. – Она здесь больше не живет. – Его слова прозвучали резковато, но мне, честно говоря, тоже показалось странным, что Эстер попросила Мэтью привезти ее обратно в «свадебный торт». Она ведь уже не была маленькой девочкой, нуждающейся в маминой заботе. Да и заботливой мамы у нас никогда не было.

Розалинда явно была обеспокоена: она даже не стала отчитывать отца за его слова, что сделала бы в обычной ситуации. Вместо этого она лишь сказала:

– Я не знаю.

– Она напугана, – сказала Калла.

– В смысле? – спросила Дафни.

– Эстер боится маминого пророчества. О том, что случится что-то ужасное. Вы забыли?

– Мы все прекрасно помним, – сказал отец, – нет нужды заново это обсуждать.

– А что, если Калла права? – сказала Розалинда. – Эстер проснулась и плохо себя почувствовала, что неудивительно: последняя неделя выдалась непростой. Стресс, связанный со свадьбой, может свалить с ног любую женщину, а ей ко всему прочему пришлось переживать еще и из-за… – Розалинда откашлялась и продолжила, понизив голос: – Из-за всех этих ужасных дел с мамой и Айрис. Должно быть, бедняжка волнуется, что небольшая простуда обернется для нее смертельной болезнью.

– Может, ты и права, – сказал отец.

– Конечно, права. Мэтью привезет ее сюда, мы окружим ее сестринской заботой, и к обеду она уже будет как огурчик. Они с Мэтью вернутся в их милый домишко, и Эстер приготовит… – Розалинда осеклась. – Ну, или они сходят в ресторан.

Казалось, что Розалинде удалось развеять беспокойство, вызванное телефонным звонком Мэтью, но, не видя их лиц, я не могла понять, действительно ли они ей поверили – и верила ли она себе сама. Я не стала доедать завтрак и, пока остальные не начали покидать столовую, пошла наверх, мышкой прошмыгнув мимо темного родительского коридора. Белинда безвылазно сидела в своей гостиной, не подозревая о случившемся, и я не собиралась ей ничего рассказывать.

2

Через час приехала Эстер. Она медленно шла по коридору девичьего крыла: белая колонна, которая покинула дом каких-то двадцать четыре часа назад, снова была здесь, и, хотя все одобряюще ей улыбались, мы понимали, что с ней далеко не все в порядке.

Ее вели под руки Мэтью и мой отец, и она не выглядела как человек с небольшой простудой. Она была в халате и домашних тапочках; медленно продвигаясь по коридору, она с трудом отрывала ноги от пола. Через полуопущенные веки она смотрела прямо перед собой, никого не замечая. Ее волосы были частично заколоты и в некоторых местах слиплись от лака. На ее губах бледнели остатки «цветения вишни», а под глазами чернели разводы туши и карандаша. Такой она вернулась к нам: уже не невеста и еще не жена.

Мэтью с моим отцом уложили Эстер в ее старую постель и сняли с нее халат, под которым обнаружилась полупрозрачная сиреневая сорочка с открытой спиной и рукавами-колокольчиками. Через этот соблазнительный кружевной наряд просвечивали полумесяцы сосков – не самое подходящее зрелище для отца. Как только Эстер накрыли одеялом, он ретировался. Отец редко заходил в девичье крыло, и теперь стало особенно понятно почему. Выходя из комнаты, он велел Доуви вызвать врача.

Мы с сестрами окружили кровать Эстер: общие переживания позволили мне вернуться в их круг. Розалин-да поставила стул рядом с изголовьем и теперь протирала мокрым полотенцем лоб и шею Эстер. Каждые несколько минут она опускала полотенце в миску с холодной водой, которую держала Калла. Дафни стояла у подножия кровати и мягко массировала пальцы ног Эстер через вязаное одеяло. Зили взяла меня за руку, и мы, замерев, смотрели на Эстер.

Мэтью, одетый в легкий бежевый костюм, стоял в коридоре, нервно перебирая в кармане ключи и монеты.

– Завтра мы отплываем, – сказал он. – Она поправится?

Ему никто не ответил. Это он был виноват в случившемся: я это знала, мы все это знали. Эстер прожила с нами целую жизнь, и что с ней стало после одной лишь ночи с ним? Он пытался разглядеть ее с порога, но ближе не подходил. Мы окружили ее девичью кровать, и для него места не было.

С момента прибытия Эстер не сказала ни слова – было неясно, может ли она вообще говорить. Казалось, что ее выключили, как лампочку: она была еще теплой, но уже не излучала свет. А я все смотрела на нее и ждала, когда же она снова