Закрыв энциклопедию, я кладу ее на место и пишу для себя заметку. Откуда у Бобби хлороформ на одежде? Как он мог использовать этот промышленный раствор или анестетик? Кажется, я припоминаю, что хлороформ иногда используется в лекарствах от кашля и кремах против раздражений, но не в таких количествах, чтобы оставить столь явный запах.

Бобби говорил, что работает курьером. Возможно, он развозит промышленные жидкости. Я спрошу его в следующий раз, если тогда его еще можно будет контролировать.

Я слышу грохот, доносящийся из подвала. Ди Джей и его помощник все еще возятся с котлом. Очевидно, вся наша водопроводная система была сконструирована маньяком, одержимым страстью изгибать трубы. Изнутри наши стены похожи на современную скульптуру. Один бог знает, во что это нам обойдется.

В кухне, налив кофе, я усаживаюсь за стол рядом с Чарли. Она укладывает библиотечную книгу на коробку сухих завтраков. Моя газета покоится на стакане с апельсиновым соком.

Чарли играет: подражает каждому моему движению. Когда я откусываю тост, она делает то же самое. Когда я отхлебываю кофе, она отхлебывает чай. Она даже склоняет голову подобно мне, когда я пытаюсь разобрать новости на сгибе страницы.

– Тебе хватит мармелада? – спрашивает она, помахивая рукой у меня перед носом.

– Да, извини.

– Ты разговаривал с феями.

– Они передали тебе привет.

Из прачечной появляется Джулиана, отбрасывая прядь волос со лба. Вдали шумит центрифуга. Раньше мы завтракали вместе, пили кофе и передавали друг другу страницы газеты. Теперь она не может так долго сидеть на одном месте.

Она загружает тарелки и чашки в посудомоечную машину и кладет передо мной таблетку.

– Что случилось в больнице?

– Упал один из моих пациентов. С ним все в порядке.

Она хмурится:

– Тебе надо сократить количество экстренных вызовов.

– Я знаю. Это исключительный случай.

Она откусывает кусочек тоста и начинает упаковывать обед для Чарли. Я чувствую запах ее духов и замечаю, что на ней новые джинсы и лучший жакет.

– Куда ты собираешься?

– У меня семинар по исламу. Ты обещал в четыре быть дома и посидеть с Чарли.

– Не могу. У меня прием.

Она недовольна:

– Но кто-то должен быть дома.

– Я могу вернуться к пяти.

– Ладно. Попробую найти кого-нибудь.

Из кабинета звоню Руизу. На заднем плане слышен шум промышленного оборудования и журчание воды. Он у реки.

Представляясь, я слышу электронный щелчок и задумываюсь, записывает ли он наш разговор.

– Я хотел бы задать вам вопрос о Кэтрин Макбрайд.

– Да?

– Сколько у нее было ран?

– Двадцать одна.

– Патологоанатом обнаружил следы хлороформа?

– Вы читали отчет.

– Там об этом не было упомянуто.

– Зачем вам это?

– Может, это и не важно.

Он вздыхает:

– Давайте заключим сделку: вы перестанете звонить мне и спрашивать обо всякой ерунде, а я дам вам отсрочку на оплату штрафа за парковку?

Прежде чем успеваю извиниться за беспокойство, я слышу, как кто-то произносит его имя. Он ворчит что-то типа «не стоит благодарности» и отключается. У этого человека стиль общения гробовщика.

Фенвик ошивается в моей приемной, поглядывая на свой золотой «ролекс». Мы собираемся пообедать в Мейфейр в его любимом ресторане. Это одно из тех мест, о которых пишут в воскресных приложениях, потому что повар темпераментен, привлекателен и встречается с моделью. По словам Фенвика, оно также известно как постоянное место встреч знаменитостей, но мне они почему-то никогда не попадаются. Правда, однажды я действительно видел там Питера О'Тула. Фенвик запросто называл его Питером и был сама общительность.

Сегодня Фенвик особенно тщательно демонстрирует дружелюбие. По пути к ресторану он спрашивает о Джулиане и Чарли. Затем громко читает все меню и комментирует каждое блюдо, как будто я неграмотен. Когда вместо вина я заказываю минеральную воду, он выглядит разочарованным.

– Я дал зарок не пить за обедом.

– Очень неудобно для общества.

– Некоторым приходится работать во второй половине дня.

Подходит официант, и Фенвик дает ему подробные инструкции, как приготовить блюда, вплоть до температуры духовки и количества ударов молотком по куску мяса. Если у официанта есть хоть капля здравого смысла, он позаботится о том, чтобы эти инструкции никогда не дошли до кухни.

– Разве тебе никогда не говорили, что нельзя расстраивать того, кто готовит тебе еду? – спрашиваю я.

Фенвик смотрит на меня озадаченно.

– Забудь, – говорю я. – Тебя ничему не научили в университете.

– Старик, у меня был полный пансион!

Как это похоже на него!

Фенвик смотрит по сторонам, выискивая знакомые лица. Я так и не смог понять, для чего ему нужны эти обеды. Обычно он уговаривает меня вложиться в сделку с недвижимостью или организовать компанию биотехнологий. Он не имеет никакого представления о реальных деньгах и, что еще хуже, о том, как мало их у людей и сколько приходится платить по ипотеке.

Мне бы никогда не пришло в голову обратиться за советом к Фенвику, но он сидит рядом, и в разговоре возникла пауза.

– Хочу задать тебе гипотетический вопрос, – говорю я, сворачивая и разворачивая салфетку. – Если бы у тебя был пациент, которого ты подозревал бы в серьезном преступлении, что бы ты сделал?

На лице Фенвика появляется тревога. Он смотрит через плечо, словно боится, как бы нас кто-нибудь не подслушал.

– У тебя есть доказательства? – шепчет он.

– В общем, нет… Скорее интуиция.

– Насколько серьезное преступление?

– Не знаю. Возможно, серьезнейшее.

Фенвик подается вперед, прикрыв ладонью рот. Он выглядит самым подозрительным образом.

– Старик, надо сказать полиции.

– А как же врачебная тайна? На ней основывается вся моя деятельность. Если пациенты мне не доверяют, я не могу им помочь.

– Это не в счет. Вспомни дело Тарасова.

Тарасов, студент из Калифорнии, убил свою бывшую подружку в конце шестидесятых. Во время сеансов психотерапии он говорил врачу, что собирается ее убить. Родители жертвы подали на врача в суд за укрывательство и выиграли процесс.

Когда Фенвик говорит, его нос как-то нервно двигается.

– Ты обязан разгласить конфиденциальную информацию, если клиент выражает бесспорное намерение нанести серьезный вред третьей стороне.