– Господа, граждане, товарищи! – задорно, как конферансье, заговорил Яшка, не давая публике остыть. – Дорогие москвичи и гости столицы! Помогите русским беженцам из солнечного Таджикистана добраться на свою историческую родину! Все мы люди-человеки, все живем в двадцатом веке, сегодня вы мне поможете, завтра я вам помогу! Не откажите! – Откуда-то из-под аккордеона он выхватил картонный молочный пакет и, протягивая его, стал обходить публику.

Деньги, хотя и небольшие, давали охотно, и все поглядывали на Шуру, будто не веря, что это она только что так пела.

Когда в коробку опустилась стодолларовая купюра, Яшка остановился. Перед ним стоял полноватый и лысоватый, в модной трехдневной щетине, великолепно одетый господин, а чуть поодаль – холеная красивая госпожа в длинной норковой шубе.

Яшкины глаза были полны внимания.

– Это правда? – негромко спросил господин.

– Пидар буду, командир! – решительно поклялся Яшка и покосился на госпожу. – Заколебали чурки, дом подожгли – еле выскочили!

– Она тебе кто? – господин взглянул на Шурку.

Она смущенно улыбалась, пошмыгивая носом и притоптывая на месте.

– Шурка? Да я и сам не знаю… Как это – золовка, что ли. Сестра жены. Нинка моя, когда жива была, привезла ее из деревни, там у нее мать умерла, ну и жила с нами. А потом и Нинка… Уважала это дело. – Яшка щелкнул пальцем себе по шее и засмеялся. – Даже больше меня. А тут эти чурки… Ну вот… А она заладила: в Пимы, в Пимы…

Шурка резко повернула голову и посмотрела на них, как собака, услыхавшая вдруг свою кличку.

– Пимы – это что? – не понял господин.

– Деревня ихняя в Архангельской области, – объяснил Яшка. – Да там никого не осталось, мертвая… Я ее в Стерлитамак повез, потом в Йошкар-Олу. В Сыктывкар хотел… У меня там кенты по зоне остались… Хотел кому-нибудь оставить, жалко все-таки… А она по хозяйству безотказная, тяжелую работу любит… Да никто не берет, все переженились, своих бы, говорят, поубивать. – Яшка засмеялся, заглядывая в неподвижные глаза господина. – Ну вот, приехали в Москву, документы на беженцев оформили, деньжат маленько дали… А я не пил давно… Ну и загудел. И документы пропил, грузину одному загнал. Сижу на Казанском без копья, а она деньги приносит. Представляешь? Я про это не подумал даже, она у нас дева, подумал – украла. Сматываемся, говорю, на Киевский, а она улыбается: «Яш, я пела». – «Как пела?» – «Так…» Дома-то я ее и не слышал, Нинка-покойница заглушала всех, у нее голосище был – выпь! – Он покосился на Шуру, и в глазах его было удивление. – Ну вот, – продолжил он, – я как хотел: сдать ее, пристроить, а сам в Югославию, там марками платят. А теперь думаю, зачем мне под пули лезть за эти марки, если тут доллары! Я уж и инструмент под это дело купил… – Он похлопал по боку аккордеон.

Господин смотрел на Яшку с нескрываемым презрением. Яшка не понимал этого, но что-то почувствовал.

– Может, на заказ что желаете? – спросил он, заглядывая господину в глаза. – Я скажу – она и спляшет для вас.

– Пусть поет, – коротко бросил господин, отворачиваясь.

– Есть, командир! – воскликнул Яша с готовностью и, сунув коробку под куртку, растянул меха аккордеона.

Они сидели друг напротив друга в купе вагона, который никуда не ехал – это был вагон-гостиница, привокзальная ночлежка для тех, кто имеет немного денег.

Стол был завален едой: копченая курица и колбаса, ананас, рыбные консервы, хлеб, пирожные, початые бутылки водки и кагора.

Шура ела пирожные с детской жадностью до сладкого и заливала кагором, отхлебывая его из стакана, как ситро.

– Ешь-ешь, я еще куплю! – подбадривал ее Яшка, ковыряясь в зубах спичкой.

Он был хмельной, потный и добрый.

– Я и так ем, – отвечала она смущенно и счастливо.

Яшка подлил ей кагора.

– Пьяная уж, Яш…

– Пей, пей, крепче спать будешь!

Яшка засмеялся, наливая в стакан водку.

– А этот-то, богач, влюбился в тебя, что ль? Третий раз приходит! Влюбился, Шур, влюбился!

Шура покраснела как маков цвет, закашлялась, замахала рукой, уткнулась в стол.

Яшка выпил водку, большим страшноватым ножом отрезал ломоть ананаса и, закусывая им, объявил:

– Покурю пойду.

Шура глянула на него встревоженно.

– Яш… – тихо начала она.

– Чего? – грубо отозвался тот.

– …хочешь – тут кури…

– Тут… Пожара опять хочешь? – глянув строго, спросил Яша.

Шура замолкла и, сидя в углу, по-собачьи, одними глазами, наблюдала за своим хозяином.

– Приду скоро… – успокоил он грубовато.

Яшка собирался пойти покурить, как на какое-то важное и небезопасное дело: он оправлял брюки и смотрелся в зеркало, прятал в карман нож с выкидным лезвием и пересчитывал деньги.

Хмельно и устало улыбнувшись, Шура прилегла на бок и смотрела на него снизу.

– Яш, а зачем ты веревочку на лоб привязал? – тихо и смущенно спросила она.

Яшка с удовольствием посмотрел на себя в зеркало и объяснил:

– Молодежно.

Яшка подошел к стоящим у бетонного забора двум молодым парням-кавказцам в кожаных куртках и высоких норковых шапках и двум покрашенным в блондинок девицам, одетым ярко, дешево и безвкусно. Яшка поздоровался с кавказцами за руку, приветствуя их на родном языке, вытащил из кармана приготовленные деньги и сунул одному. Тот пересчитал.

– Мало, Цыган, – сказал он, улыбаясь.

– Почему мало, сорок…

– Пятьдесят.

– Было же сорок.

– Инфлация, – объяснил кавказец.

Яшка покопался в кармане, протянул еще деньги. Взамен парень протянул железнодорожный ключ.

– Восьмой, – сказал он.

Яша кивнул, глядя на девушек. Они скалили зубы.

– Плати девяносто, бери два, – предложил кавказец, смеясь.

– Морда треснет – девяносто, – проворчал Яшка и, поманив пальцем девицу покрупнее, широко зашагал к темным вагонам.

Осторожно открыв дверь, он вошел в свое купе и стал раздеваться.

– Покурил? – тихо спросила Шура. Она лежала на спине и смотрела в потолок.

– Угу, – кивнул Яшка, тщательно укладывая брюки под свой матрас, чтобы сохранить стрелку.

– Яш, а она красивая, правда? – задумчиво спросила Шура.

– Кто? – удивился Яшка.

– Жена его… Ну этого, который снова приходил…

Яшка забрался под одеяло и сладко потянулся.

– Прям красивая. Ни сисек, ни жопы.

– Только она меня не любит… Ненавидит прямо, – тихо проговорила Шура.