Тем временем император, совершив утреннюю молитву, следовал через приемный зал в кафисму, с высоты которой благословлял начало состязаний, осеняя троекратным крестным знамением собравшихся горожан. Вначале правитель обращался к зрителям центрального сектора зрительских трибун, затем – левого и, наконец, правого. После этого василевс бросал с высоты кафисмы платок – маппу, что знаменовало начало заезда. Именно после этого дверцы стойл распахивались, и первые четыре упряжки, выбранные согласно жеребьевке, выходили на старт.

Жеребьевка, определявшая стартовое место каждой колесницы, играла, кстати сказать, важную роль, поскольку от места старта зависела выгодная позиция относительно длины и особенностей полученной беговой дорожки. Вознице, упряжка которого согласно жеребьевке оказывалась на самой короткой беговой дорожке, идущей вдоль спи´ны, нужно было проявить немалое мастерство для того, чтобы при малом радиусе поворота не вылететь за пределы своего трека, потеряв, тем самым, важное преимущество. Именно в связи с борьбой за выгодное расположение колесницы на пространстве трассы ипподрома на повороте в районе сфендоны и потом на втором, у карцеров, происходили наиболее драматичные события. Взмыленные храпящие кони влекли за собой сверкающие спицами колес экипажи, стоявшая столбом пыль застилала обзор для возниц и зрителей, соседние экипажи соприкасались осями, высекая искры и издавая неимоверный скрежет, а в случае неудачи и терпели крушение, калеча и убивая людей и лошадей. Об одном из таких случаев вполне обыденным тоном упоминает хронист VI в. Иоанн Малала: «В январе месяце 11 индикта, когда проводились ристания, возничий Юлиан, упав, умер в ипподроме».

Иногда, чтобы одержать победу, возничие специально сбивали упряжки соперников, причем старались сделать это прямо перед кафисмой, на глазах у императора. Разбитые колесницы с отвалившимися колесами, искалеченные, запутавшиеся в упряжи лошади или даже окровавленный возничий, сломавший шею вследствие неудачного падения, – все это было неотъемлемой частью зрелищ, вызывавших у зрителей всю гамму человеческих чувств, от восторга до смертного ужаса. Так называемый Продолжатель Феофана повествует, что однажды василевс Михаил ІІІ Пьяница (856–867 гг.), лично принимавший участие в ристаниях, уже стоя на колеснице, получил срочное известие о стремительном наступлении арабов на империю. В ответ на это император молвил: «Что за наглость заговаривать со мной о таких вещах во время столь важного состязания, нет у меня другой заботы, только бы оттеснить среднюю колесницу на левый край. В этом только и состязаюсь».

В конных состязаниях обычно участвовали квадриги – колесницы, запряженные четверкой лошадей, реже – упряжки из двух лошадей, так называемые биги. Одновременно соревновались два или четыре экипажа.

Победителя награждали венком, пальмовой ветвью, богатой одеждой и драгоценными украшениями – золотым символом (оригарионом), серебряным шлемом или поясом, а иногда и литрой золота в виде 72 монет из царской казны. Это был весьма богатый приз, ведь он соответствовал годовому доходу зажиточной крестьянской семьи. Вручал приз сам император или же ответственный за проведение скачек эпарх города.

Наиболее удачливые, талантливые возничие удостаивались и более высокой чести – личных статуй на ипподроме. Гениоху Порфирию Александрийскому, выступавшему на рубеже V–VI вв., воздвигли семь памятников, один из которых был позолочен.

Гениохов почитали наравне и даже выше, чем императоров. Младший современник Порфирия Ураний был удостоен памятника из чистого золота, тогда как императору Анастасию был поставлен железный памятник, а Юстиниану – бронзовый. Сюжет же, изображавший скачки на колесницах, был одним из наиболее излюбленных в ранневизантийском декоративно-прикладном искусстве и повсеместно встречался на шелковых тканях, сосудах, рукоятях ножей, светильниках. Некоторые императоры заказывали скульпторам бронзовые изваяния лошадей, победивших в гонках, или бюсты любимых возничих. Константин VIII (1025–1028 гг.), к примеру, повелел создать мозаичные портреты тех гениохов, которыми он особенно восхищался. Михаил Пселл писал об этом императоре: «Особенно самозабвенно любил он зрелища и ристания, всерьез занимался ими, менял и по-разному сочетал коней в упряжки, думал о заездах».

Бега интересовали и собирали на трибунах все активное мужское население города. Ипподром поистине был наиболее массовым видом досуга горожан. О популярности скачек свидетельствует интересный эпизод из жития св. Маркиана Эконома. В нем повествуется о том, как один горожанин не соглашался продать принадлежавший ему участок земли, понадобившийся для строительства храма Св. Софии, несмотря на то, что ему предлагали за это большие деньги. И даже когда власти под предлогом захламленности участка бросили его в темницу, ничто не могло сломить упрямца – ни голод, ни сырость, ни клопы и блохи. И лишь когда заключенный узнал о том, что вскоре состоятся давно ожидавшиеся им конские ристания на ипподроме, а он не сможет побывать на них, то уступил и, освобожденный, радостно устремился на бега колесниц.

Даже священнослужители не могли устоять перед «сатанинским позорищем ипподрома» и стремились посетить скачки. В относящемся ко второй половине ХІ в. Житии Лазаря Геласиота описывается, как два монаха приезжают в Константинополь и один из них отправляется посмотреть на скачки: «В тот день, когда на ипподроме проводились бега, младший из иноков, Иоанникий, без ведома старшего отправился туда. По возвращении он на расспросы старца тотчас сознался, где был. Когда тот начал сокрушаться и говорить: “Ты нехорошо поступил, отправившись на это сатанинское зрелище”, – тот, вместо того чтобы принести покаяние и попросить прощения, принялся спорить: “Что сатанинского в том, чтобы посмотреть, как бегают люди и лошади?”» Такая дерзость не могла остаться безнаказанной: Иоанникия постиг удар, и он, несмотря на покаяние, скончался.

Предстоящие состязания активно обсуждали, делали прогнозы и ставки, оценивая мастерство каждого из возниц, резвость и обученность лошадей его упряжки.

Вход на ипподром был для зрителей бесплатным и, благодаря этому, доступным для всего мужского населения города, независимо от достатка или социального статуса. Возможно, впрочем, что от входящих требовалось предъявление специального знака-тессера. Чтобы занять места получше, многие горожане приходили задолго до начала самих состязаний, некоторые могли ночевать на трибунах с вечера предыдущего дня, а наиболее предприимчивые – даже продать заранее занятое место с выгодным обзором более состоятельным лицам.

В день скачек дома и площади города пустели, и лишь рев толпы, доносившийся со стороны ипподрома по безлюдным улицам, позволял понять, куда «переселились» практически все горожане на время зрелищ. Известно, что в Антиохии зрители заполняли не только сам ипподром, но и все прилегавшие к нему возвышенности и крыши зданий везде, где это лишь было возможно. Видимо, то же самое, только в еще больших масштабах, происходило и в Константинополе.

Когда бега на ипподроме совпадали с церковными службами, горожане обычно отдавали предпочтение ярким спортивным зрелищам. Церковь безуспешно пыталась бороться с этим, и Иоанн Златоуст сокрушенно сетовал по этому поводу: «Опять бега, и опять наше собрание стало меньше». Богослов вынужден был признать, что яркие состязания интересовали паству значительно больше, чем посещение церкви и знание христианского вероучения: «На ипподром идти – они не обращают внимания ни на холод, ни на длинный путь. А в церковь – дождь и грязь становятся неодолимым препятствием… Если спросить о числе пророков или апостолов, никто не сумеет открыть рта, зато о лошадях и возницах каждый готов болтать сколько угодно».