class="p1">А заключил Дейви Колдвелл следующее: сложившаяся ситуация произрастает от чудовищной человеческой лени, безразличия и «скудоумной заботы исключительно о собственном благополучии» со стороны колонистов. Такое положение вещей искушало и подталкивало королевскую власть и парламент к тирании.

— Фактор важный, согласен, — сказал Роджер, заметив, что взволнованная жестикуляция Колдвелла стала привлекать внимание прохожих, хотя большинство из них сейчас и сами вели жаркие споры.

— Важный? — воскликнул Колдвелл. — Да он, пожалуй, самый главный! Невежество, пренебрежение к моральному долгу и стремление к легкой жизни, присущее подхалимам и бездельникам, соответствует в точности — в точности! — аппетитам циничной деспотической власти.

Он сердито взглянул на какого-то джентльмена, который расслабленно облокотился на стену дома, прикрыв лицо шляпой, чтобы хоть как-то спастись от полуденного зноя.

— Да возродит Дух Господень бездеятельного к жизни, наполнит его энергией, самообладанием и гражданской сознательностью!

Роджер хотел было спросить, считает ли священник надвигавшуюся войну промыслом Божьим, но, поразмыслив, решил, что, скорее всего, считает. Колдвелл был философом, однако при этом убежденным пресвитерианцем, а значит, верил в предопределенность.

— Ленивый своим бездействием потворствует процветанию гнета, — пояснил священник, пренебрежительно махнув на жестянщиков, мирно обедавших на свежем воздухе во дворе своего дома. — Позорное увядание духа, презренная угодливость и покорность — вот из чего они собственноручно выковали цепь своего рабства!

— О да, — проговорил Роджер, кашлянув.

Колдвелл был превосходным проповедником и не упускал случая попрактиковаться в красноречии.

— Может, пропустим по стаканчику, мистер Колдвелл?

День был теплым, и круглое благообразное лицо священника раскраснелось.

Они зашли в закусочную Томаса, довольно приличное заведение, и взяли по кружечке домашнего пива, которое Колдвелл, как и большинство людей, алкогольным напитком не считал, в отличие от рома или виски. В самом деле, чем еще смочить горло? Не молоком же.

Укрывшись от палящего солнца, да еще и с прохладной выпивкой в руке, Дейви Колдвелл перестал горячиться.

— Хвала Господу, что мы встретились, Маккензи, — проговорил он, сделав глоток и отдышавшись. — Я отправил вам письмо, но вы, верно, уехали до того, как оно пришло. Хотел сообщить радостное известие — намечается сессия пресвитерианцев.

У Роджера екнуло сердце.

— Когда? И где?

— В Эдентоне, в начале следующего месяца. Из Филадельфии ненадолго приедет преподобный Маккоркл, а потом поедет дальше — в Вест-Индию, чтобы поддержать деятельность церкви. Так что… Возможно, я ошибаюсь насчет ваших намерений, поэтому заранее прошу простить самоуверенность моего обращения, мистер Маккензи… но вы все еще хотите принять священный сан?

— Всей душой.

Колдвелл просиял и крепко пожал Роджеру руку.

— Пусть это решение воздастся вам радостью, друг мой. Величайшей радостью.

И тут же пустился в подробное описание Маккоркла, с которым повстречался в Шотландии. А потом принялся рассуждать насчет положения религии в колонии. Он с уважением отзывался о методизме, однако находил, что баптистам Нового Света в их вдохновенных излияниях на богослужениях «не хватает регламентированности», хотя они, бесспорно, руководствуются благими намерениями, а искренняя вера в любом своем проявлении всегда лучше неверия. Закончив излагать свои размышления, Колдвелл перешел наконец к делам насущным.

— Вы приехали со своим тестем, верно? Мне показалось, я видел его на дороге.

— Да, вы не ошиблись, — заверил его Роджер, роясь в кармане в поисках монет, то и дело натыкаясь на катушки с намотанными конскими волосами: он приберег их на тот случай, чтобы в минуты скуки и безделья смастерить новые лески для удочки.

— О, — заинтересованно протянул Колдвелл. — До меня дошли слухи, что он примкнул к вигам[157], это правда?

— Он верный друг свободы, — осторожно проговорил Роджер. — Как и я.

До сего момента ему ни разу не приходилось произносить это вслух, и теперь у него перехватило дыхание.

— Ага-ага, отлично! Как я уже сказал, до меня доходила такая информация. Но многие, напротив, говорят, что он тори, водится с лоялистами и что все его заверения о поддержке движения за независимость не более чем ложь и краснобайство.

Ответа на эту реплику вроде как не подразумевалось, однако вопросительно поднятые кустистые брови Колдвелла говорили об обратном.

— Джейми Фрэзер — честный человек, — сказал Роджер и опустошил кружку. — И благородный. Кстати, пора бы мне пойти да поискать его.

Колдвелл огляделся. Вокруг царило шумное оживление. Посетители один за другим просили принести счет и рассчитывались. Официальное собрание съезда должно было начаться в два часа в доме на ферме Макинтайра. Сейчас было где-то после полудня, и делегаты, докладчики и зрители стали потихоньку выдвигаться, готовясь к вечеру, сулящему горячие споры и принятие важных решений.

— Что ж, засвидетельствуйте ему мое почтение. Впрочем, может, я и сам его сегодня увижу. Да разобьет Святой Дух окаменелый покров лени и апатии, да возродит души, да ниспошлет сознательность на тех, что соберутся сегодня!

— Аминь, — улыбнулся Роджер, ловя косые взгляды других посетителей.

* * *

Он нашел Джейми в «Синем кабане» в компании мужчин, над душами которых, судя по громкости разговора, Святой Дух уже потрудился: от «окаменелых покровов апатии» не осталось и следа. Когда Роджер вошел в помещение, шум у входной двери поутих. Но не из-за его присутствия — на него никто и не взглянул, — а оттого, что в центре зала разворачивались куда более зрелищные события.

А именно: Джейми Фрэзер и Нил Форбс, красные от жары, ярости и одного-двух галлонов выпитого спиртного, уперлись лоб в лоб и шипели на гэльском, как змеи.

Те немногие из присутствующих, которые понимали по-гэльски, переводили остальным ключевые реплики перебранки.

Ругаться на гэльском — целое искусство, которым Джейми владел в совершенстве. Хотя приходилось признать, что его соперник и сам был не промах.

Перевод сильно уступал оригиналу в красноречии, однако публика все равно была в восторге, приветствуя особо едкие остроты восхищенным свистом, улюлюканьем и взрывами хохота.

Роджер пропустил начало конфликта и понятия не имел, из-за чего разгорелся спор. Судя по всему, основные претензии сводились к обвинениям друг друга в трусости и спесивости. Джейми уличал Форбса в подлом и малодушном стремлении возвыситься в глазах окружающих за счет беззащитного Фогарти Симмса. А Форбс, заметив, что их перебранка оказалась в центре внимания, перешел на английский и заявил, что само присутствие Джейми в этом заведении оскорбляет каждого, кто искренне разделяет идеалы свободы и правосудия, ведь всем известно, что он на самом деле — чертов приспешник короля. Так что хватит быть напыщенным индюком и пускать пыль в глаза честным людям. И если он, Фрэзер, считает, что его, Форбса, можно одурачить подобными выкрутасами и пустой болтовней, в которой смысла не больше, чем в кукареканье петуха, то он, Фрэзер, глубоко ошибается!

Джейми