– Я твой друг, Ник. Твоя семья – это моя семья. Никогда не забывай об этом.

Доктор, хромая, идет к двери, опираясь на свою трость. На побледневшем лице застыло мрачное выражение, глаза затуманились. Выходя из папиного кабинета, он замечает меня. Прячущуюся в темном углу, словно ребенок. Словно беспомощный маленький ребенок, которым я по сути и являюсь, хоть и притворяюсь все время взрослой.

– Привет, детеныш, – говорит доктор Сайлас.

– Доктор Сайлас, – шепчу я. – Я жду отца.

Он кивает. Оборачивается в сторону кабинета.

– Ты все слышала, да?

– Совсем чуть-чуть, – вру я.

– Мне так жаль, что Раф погиб. Я знаю, что вы были близкими друзьями.

– …Мне тоже жаль. Я бы хотела, чтобы все было по-другому.

Он улыбается и цитирует записку, прикрепленную к старому сломанному андроиду.

– Лучше пожелай, чтобы этого вообще не случалось, детеныш. – Его улыбка гаснет, и лицо становится серьезным. – В последнее время Рафаэль не казался тебе странным? Он не говорил тебе или Мари ничего необычного?

– Он казался печальным.

Старик задумчиво закусил губу.

– А остальные репликанты? Ты замечала, чтобы кто-то из них вел себя не так, как обычно?

Я думаю об Иезекииле, укравшем для меня розы. О Фэйт, попросившей хранить ее тайну. О Грейс и Габриэле, застывших в объятиях друг друга.

Я по-прежнему хочу, чтобы у меня было то, что есть у них.

– Нет, доктор Сайлас, – говорю я.

Старик, но не мой дедушка, вздыхает.

– Мне жаль, Ана.

И теперь я знаю.

Знаю так же точно, как то, что в моей груди бьется сердце.

Как то, что в моих легких воздух.

Меня зовут не Ив…

_______

Он приходит в мою комнату.

В его руке зажата моя записка, за окном светит луна, застланная дымом и пеплом, что остались от мира, выжженного дотла. Цветы, которые он украл для меня и которые я спрятала между страницами книг, давно уже высохли, но их аромат по-прежнему висит в воздухе, словно невысказанное обещание. Обещание слишком голубых глаз, кривой улыбки и губ, которые я хочу попробовать на вкус.

Я открываю дверь и вижу его, застывшего в приглушенном лунном свете. От его красоты у меня захватывает дух. Его кожа светится, как расплавленная бронза. Интересно, если я дотронусь до него, то обожгусь?

Нет, не «если».

Когда.

Его глаза покраснели от слез. Все-таки Раф был его братом. Но какой бы пронзительной и реальной ни была моя тоска по умершему другу, еще реальнее и пронзительнее была мысль о том, что через семь дней я могу потерять и Иезекииля. И что бы там ни было между нами, это могло исчезнуть навсегда. Я этого не позволю, пока не узнаю точно.

Ни за что.

Я подхожу к нему, скрестив руки на груди. Он стоит, словно статуя, в его глазах застыла боль, и моя боль становится еще сильнее от понимания, насколько больно ему.

– Раф… – шепчет он.

Я обнимаю его и щекой прижимаюсь к его щеке.

Он выглядит таким потерянным.

Но рядом с ним я ощущаю себя дома.

Он прижимает меня к себе и утыкается лицом в мои волосы. Я чувствую его невероятную силу, но боже, какой же он нежный. Сдерживается из-за страха раздавить меня. Я ощущаю, как напряжены мускулы под его рубашкой. Они словно теплое железо под моими руками. И я не хочу, чтобы он сдерживал себя.

Отстранившись, я смотрю на него. Его глаза закрыты, идеальные брови сдвинуты. Слезы блестят на его ресницах, струятся по его щекам. Тогда я тоже закрываю глаза и, прижимаясь к нему, осушаю их поцелуями.

Я ничего не могу с собой поделать. И даже не хочу пытаться.

– Не плачь, – шепчу я, касаясь губами его кожи. – Не плачь.

Он открывает глаза, и я смотрю в свое отражение в синеве навсегда потерянного для нас неба. Впервые в жизни мне кажется, что кто-то видит меня по-настоящему. Я тону в этой прекрасной синеве, которая существует лишь на старых фотографиях. Он теплый, но меня все равно бросает в дрожь, а в животе начинают порхать бабочки, когда я чувствую, что в нем что-то меняется. Он опускает глаза на мои губы, наклоняется ближе, и его дыхание учащается. Он словно мотылек, зависший над пламенем.

И вдруг его губы накрывают мой рот, его руки начинают гладить мое тело, и пусть я никогда раньше не целовалась с парнем, да и он никакой не парень вовсе, все это так по-настоящему, как я и мечтала. У него теплые губы, нежные руки, которые касаются моих щек и гладят волосы. Наши губы сливаются в поцелуе, и я едва вспоминаю, что нужно дышать. Его губы скользят ниже, к моей шее. Легкая щетина щекочет мою кожу, и у меня подгибаются коленки. Я держусь за него, чтобы не упасть, изнывая от страсти и выдыхая со стонами. Он покусывают кожу на моей шее, пока мои руки блуждают по его спине. Я хватаюсь за него, словно попала в шторм и тону, а он единственный, кто может меня спасти.

Я понимаю, что это не по-настоящему, но в моей жизни еще не было ничего более настоящего.

Я понимаю, что неправильно хотеть его, но от этого хочу еще больше.

Я обхватываю ладонями его лицо и притягиваю к себе, чтобы он посмотрел на меня. Мы сливаемся в новом долгом, страстном поцелуе, но за мгновение до этого он шепчет одно слово.

Он шепчет мое имя.

– Ана…

Меня зовут Ана.

Меня зовут Ана.

_______

Потом мы лежим на моей кровати, в воздухе витает аромат роз, смешавшийся с запахом пота. Его рука обнимает меня за плечи, моя голова лежит на его обнаженной груди, и пусть он ненастоящий человек, я все равно слышу биение его сердца. Все равно ощущаю его вкус на своих губах. Каждая его частичка настоящая, и каждая – моя.

– Никто не должен узнать об этом, – шепчу я.

– Никто, – вздыхает он.

– Мама. Папа. Они никогда не поймут.

– Я знаю.

– Хотя какая-то часть его будет гордиться, – я улыбаюсь, провожу кончиками пальцев по коже Иезекииля и смотрю, как она покрывается мурашками, – тем, что он создал такое совершенство.

– Это ты совершенство, Ана.

Я усмехаюсь и шутливо хлопаю его по руке.

– Мой очаровательный обманщик.