Мой отец был обычным скромным инженером.

Они с мамой погибли, когда банда…

У Ив снова затрещала голова. Этот поврежденный накопитель памяти. Этот разбитый чип. Фрагменты воспоминаний о ее детстве, собранные дедушкой после того, как выстрел бандитов чуть не убил ее.

«…Дедушка? – Идеальные губы изогнулись в оскале. – Ох, бедняжка! Что он наговорил тебе?»

Сайлас Карпентер не был ее дедушкой. Они вообще не были родственниками. И если это было ложью, теперь Ив сомневалась во всем, что знала, во всем, о чем он рассказывал ей.

Так что лучше было избавиться от сомнений раз и навсегда, и неважно, что ждало ее впереди.

– Иви? – позвал ее Крикет. – Иви, ты в порядке?

Она задержала дыхание. Голова кружилась. Сфокусировав взгляд на репликанте, девушка коснулась накопителя памяти. Дотронулась до третьего чипа с конца, пронизанного трещинами.

– Нет, – предостерегающе произнес Иезекииль. – Не надо.

Но зашипев от боли и не обращая внимания на сноп искр…

– Не надо!

…она вырвала его.

_______

Вернувшись в комнату, первое, что я вижу, это розы.

Полдюжины цветов невиданного алого оттенка лежат на моей подушке. Я знаю, кто их принес. В животе начинают порхать бабочки, и я прижимаю кончики пальцев к губам, улыбаясь от уха до уха.

Я прячу цветы в своих книгах по мифологии. Их у меня много. Когда-то подобранные на пустошах, теперь они стоят на полках в моей комнате с белоснежными стенами и такими же белоснежными простынями. Некоторые из них порваны, некоторые разбухли от влажности, но все любимы мною. Иногда мне кажется, что эти книги – единственное, что здесь реально. Я останавливаюсь на мифе об Эросе и Психее и бережно закладываю цветы Иезекииля между страниц, чтобы сохранить их. Ведь если отец их найдет, то обязательно заберет.

Потому что я знаю – так нельзя.

Позже я слышу, что главный ботаник в ярости. Что эти бутоны заняли тысячи часов работы, и кто бы ни украл их, он ответит за это. Тогда я задаюсь вопросом: если Иезекииль запрограммирован, чтобы подчиняться, как он мог украсть? Как Грейс могла скрывать свои чувства к Габриэлю? Как Фэйт могла просить меня хранить секреты?

Пусть они были созданы всего несколько месяцев назад, но уже учатся быть такими же, как мы.

Учатся лгать.

На следующий день мы с Мари встречаемся с Рафаэлем в библиотеке. Он сидит в лучах яркого солнечного света, льющегося сквозь окна, отчего кажется, что его кожа светится. Его глаза закрыты, лицо повернуто к свету, и на мгновение я замираю от восхищения его красотой.

– Привет, Раф, – говорит Мари, плюхаясь на свое место.

Репликант открывает глаза и улыбается нам своей таинственной улыбкой, но я замечаю тень грусти в его взгляде. Я сажусь напротив него и опускаю глаза на стопку книг перед ним. Вавилонская башня теперь единственное место в мире, где есть настоящие книги. Моя мама посылает целые команды прочесывать Стеклянную пустыню, и по возвращении они расставляют все, что смогли отыскать в руинах старого мира, на полках в огромной библиотеке башни. Большинство текстов уже есть в наших электронных архивах, но ничто не сравнится с тем ощущением, которое испытываешь, держа в руках настоящую книгу. Перелистывая страницу за страницей, я становлюсь императрицей. Искательницей приключений. Воительницей или странницей. Перелистывая страницы, я становлюсь кем-то другим – и все же именно тогда я ощущаю полную гармонию с собой, какую не чувствую больше нигде.

Моя мама любит подшучивать над папой, мол, он может создавать только людей, в то время как писатели создают целые вселенные. Папа всегда улыбается и отвечает: «Дай мне время, любовь моя».

Рафаэль читает гораздо быстрее нас с Мари. Но он всегда откладывает одну книгу и читает ее с нашей скоростью, чтобы потом мы все вместе смогли обсудить ее. В его стопке, между потрепанными «Потерянным раем» и «1984», я замечаю наш последний проект.

«Приключения Пиноккио».

– Мы закончили? – спрашивает нас Рафаэль.

– Да. – Я вздыхаю. – И это была дурацкая книжка, Раф.

– Неужели? – Рафаэль улыбается. – А мне понравилась.

– Феи и говорящие коты, – усмехаюсь я. – Это же детская сказка!

Он склоняет голову набок.

– Правда?

Этим утром я проснулась не в настроении, все время думая о цветах, которые выкрал для меня Иезекииль. О том, как глупо веду себя, желая того, чего никогда не смогу иметь. О том, как жестоко поступил с нами отец, окружив этими совершенствами, почти-людьми, которыми невозможно не восхищаться.

Недавно я подслушала их с мамой спор. Она думает, что мы проводим с репликантами слишком много времени. Она любит папу. Она всегда поддержит его. Но что-то в этих андроидах заставляет ее нервничать. Что-то в них заставляет ее… бояться.

Мари кивает на книгу в стопке Рафаэля.

– Мне понравилась концовка, – говорит она. – Когда Пиноккио стал настоящим мальчиком.

– Ах, милая Мари, да ты совсем как я! – Раф улыбается еще шире. – Неисправимый романтик. Радуешься, когда в конце все счастливы. А вот наша Ана, боюсь, та еще реалистка.

– И в этом нет ничего плохого, – обиженно фыркаю я. – В реальной жизни почти не бывает счастливых концовок. Если бы история Пиноккио происходила в действительности, он никогда бы не стал настоящим мальчиком.

– Да, – тихо согласился Рафаэль. – Не стал бы.

Мари смотрит на меня, и я понимаю, что только что сморозила глупость. Ей семнадцать. Она на два года старше меня, своей маленькой сестренки. И хотя Мари любит меня, она всегда даст мне знать, что я веду себя глупо.

– О, прости, Раф. – Я беру его руку и прижимаю к своей щеке. Его кожа такая же теплая и настоящая, как у меня. – Прости меня.

– Тебе не за что просить прощения, моя прекрасная девочка. – Он улыбается. – Не ты создала нас такими. Ты просто видишь суть вещей. Редкий дар в этом месте.

Я неуверенно облизываю губы.

– Фэйт говорит, ты чем-то опечален.

– …Я был.

– И чем же? – спрашивает Мари.

Раф барабанит пальцами по «Пиноккио», но ничего не говорит.

– Но теперь ты больше не грустишь? – не унимается моя сестра.

– Нет. Я вижу истину. Как моя милая Ана. И эта истина освободила меня.

– Какая истина, Раф? – спрашиваю я.

– Что у каждого есть выбор. – Он смотрит на меня, и его взгляд так серьезен, что мне даже становится страшно. – Даже в самые тяжелые минуты у нас есть выбор, милая Ана.