— Что же, разве ты сам хочешь, чтоб я от тебя ушла к этомуангличанину?

— проговорила она, пронзающим взглядом смотря мне в лицо игорько улыбаясь. Первый раз в жизни сказала она мне ты.

Кажется, у ней в эту минуту закружилась голова от волнения,и вдруг она села на диван, как бы в изнеможении.

Точно молния опалила меня; я стоял и не верил глазам, неверил ушам! Что же, стало быть, она меня любит! Она пришла ко мне, а не кмистеру Астлею! Она, одна, девушка, пришла ко мне в комнату, в отели, — сталобыть, компрометировала себя всенародно, — и я, я стою перед ней и еще непонимаю!

Одна дикая мысль блеснула в моей голове.

— Полина! Дай мне только один час! Подожди здесь только часи… я вернусь! Это… это необходимо! Увидишь! Будь здесь, будь здесь!

И я выбежал из комнаты, не отвечая на ее удивленныйвопросительный взгляд; она крикнула мне что-то вслед, но я не воротился.

Да, иногда самая дикая мысль, самая с виду невозможнаямысль, до того сильно укрепляется в голове, что ее принимаешь наконец за что-тоосуществимое… Мало того: если идея соединяется с сильным, страстным желанием,то, пожалуй, иной раз примешь ее наконец за нечто фатальное, необходимое,предназначенное, за нечто такое, что уже не может не быть и не случиться! Можетбыть, тут есть еще что-нибудь, какая-нибудь комбинация предчувствий,какое-нибудь необыкновенное усилие воли, самоотравление собственной фантазиейили еще что-нибудь — не знаю; но со мною в этот вечер (который я никогда вжизни не позабуду) случилось происшествие чудесное. Оно хоть и совершеннооправдывается арифметикою, но тем не менее — для меня еще до сих пор чудесное.И почему, почему эта уверенность так глубоко, крепко засела тогда во мне, и ужес таких давних пор? Уж, верно, я помышлял об этом, — повторяю вам, — не как ослучае, который может быть в числе прочих (а стало быть, может и не быть), нокак о чем-то таком, что никак уж не может не случиться!

Было четверть одиннадцатого; я вошел в воксал в такойтвердой надежде и в то же время в таком волнении, какого я еще никогда неиспытывал. В игорных залах народу было еще довольно, хоть вдвое менееутрешнего.

В одиннадцатом часу у игорных столов остаются настоящие,отчаянные игроки, для которых на водах существует только одна рулетка, которыеи приехали для нее одной, которые плохо замечают, что вокруг них происходит, иничем не интересуются во весь сезон, а только играют с утра до ночи и готовыбыли бы играть, пожалуй, и всю ночь до рассвета, если б можно было. И всегдаони с досадой расходятся, когда в двенадцать часов закрывают рулетку. И когдастарший крупер перед закрытием рулетки, около двенадцати часов, возглашает:«Les trois derniers coups, messieurs!»[60], то они готовы проставить иногда наэтих трех последних ударах все, что у них есть в кармане, — и действительнотут-то наиболее и проигрываются. Я прошел к тому самому столу, где давечасидела бабушка. Было не очень тесно, так что я очень скоро занял место у столастоя. Прямо предо мной, на зеленом сукне, начерчено было слово: «Passe».«Passe» — это ряд цифр от девятнадцати включительно до тридцати шести. Первыйже ряд, от первого до восемнадцати включительно, называется «Manque»; но какоемне было до этого дело? Я не рассчитывал, я даже не слыхал, на какую цифру легпоследний удар, и об этом не справился, начиная игру, как бы сделал всякийчуть-чуть рассчитывающий игрок. Я вытащил все мои двадцать фридрихсдоров ибросил на бывший предо мною «passe».

— Vingt deux![61] — закричал крупер.

Я выиграл — и опять поставил все: и прежнее, и выигрыш.

— Trente et un[62], — прокричал крупер. Опять выигрыш! Всегоуж, стало быть, у меня восемьдесят фридрихсдоров! Я двинул все восемьдесят надвенадцать средних цифр (тройной выигрыш, но два шанса против себя) — колесозавертелось, и вышло двадцать четыре. Мне выложили три свертка по пятидесятифридрихсдоров и десять золотых монет; всего, с прежним, очутилось у меня двестифридрихсдоров.

Я был как в горячке и двинул всю эту кучу денег на красную —и вдруг опомнился! И только раз во весь этот вечер, во всю игру, страх прошелпо мне холодом и отозвался дрожью в руках и ногах. Я с ужасом ощутил имгновенно сознал: что для меня теперь значит проиграть! Стояла на ставке всямоя жизнь!

— Rouge! — крикнул крупер, — и я перевел дух, огненныемурашки посыпались по моему телу. Со мною расплатились банковыми билетами;стало быть, всего уж четыре тысячи флоринов и восемьдесят фридрихсдоров! (Я ещемог следить тогда за счетом.) Затем, помнится, я поставил две тысячи флориновопять на двенадцать средних и проиграл; поставил мое золото и восемьдесятфридрихсдоров и проиграл. Бешенство овладело мною: я схватил последниеоставшиеся мне две тысячи флоринов и поставил на двенадцать первых — так, наавось, зря, без расчета! Впрочем, было одно мгновение ожидания, похожее, можетбыть, впечатлением на впечатление, испытанное madame Blanchard, когда она, вПариже, летела с воздушного шара на землю.

— Quatre![63] — крикнул крупер. Всего, с прежнею ставкою,опять очутилось шесть тысяч флоринов. Я уже смотрел как победитель, я уженичего, ничего теперь не боялся и бросил четыре тысячи флоринов на черную.Человек девять бросилось, вслед за мною, тоже ставить на черную. Круперыпереглядывались и переговаривались. Кругом говорили и ждали.

Вышла черная. Не помню я уж тут ни расчета, ни порядка моихставок. Помню только, как во сне, что я уже выиграл, кажется, тысяч шестнадцатьфлоринов; вдруг, тремя несчастными ударами, спустил из них двенадцать; потомдвинул последние четыре тысячи на «passe» (но уж почти ничего не ощущал приэтом; я только ждал, как-то механически, без мысли) — и опять выиграл; затемвыиграл еще четыре раза сряду. Помню только, что я забирал деньги тысячами;запоминаю я тоже, что чаще всех выходили двенадцать средних, к которым я ипривязался. Они появлялись как-то регулярно — непременно раза три, четыресряду, потом исчезали на два раза и потом возвращались опять раза на три или начетыре кряду. Эта удивительная регулярность встречается иногда полосами — и вотэто-то и сбивает с толку записных игроков, рассчитывающих с карандашом в руках.И какие здесь случаются иногда ужасные насмешки судьбы!

Я думаю, с моего прибытия времени прошло не более получаса.Вдруг крупер уведомил меня, что я выиграл тридцать тысяч флоринов, а так какбанк за один раз больше не отвечает, то, стало быть, рулетку закроют дозавтрашнего утра. Я схватил все мое золото, ссыпал его в карманы, схватил всебилеты и тотчас перешел на другой стол, в другую залу, где была другая рулетка;за мною хлынула вся толпа; там тотчас же очистили мне место, и я пустилсяставить опять, зря и не считая. Не понимаю, что меня спасло!