— За этого? Только через мой труп.

Женя в отчаянии махнула рукой и юркнула обратно в комнату.

Женька шагнул ей навстречу. Свитер он уже успел надеть обратно.

— Ты куда? — Она попыталась загородить ему дорогу, но он решительно отодвинул ее.

— Пусти.

— Не надо! Не уходи! Я прошу тебя! Мало ли, что она говорит?

Женька молча вышел в прихожую и сдернул с крючка куртку. Ольга Арнольдовна глядела на него с нескрываемым торжеством.

— Женька! — Женин голос задрожал и сорвался.

«Черта с два! — яростно простучало у нее в мозгу. — Не буду я перед ними плакать! Не дождутся!» Она подлетела к вешалке, схватила пальто.

— Отлично! Я ухожу вместе с тобой. Слышишь? — она повернула гневное, пылающее лицо к матери. — Я уйду с ним! И больше не вернусь.

— Вернешься, — проговорила Ольга Арнольдовна, впрочем, не слишком уверенно.

— Посмотрим! — Женя выскочила на площадку вслед за Женькой и со всего маху саданула дверью.

Он, не дожидаясь лифта, начал спускаться по лестнице. Она шла рядом, стискивая зубы, чтобы не зареветь. Очутившись на улице, Женька на мгновение остановился, обернул к Жене угрюмое лицо.

— Иди домой.

— Ты что, гонишь меня?

— Я сказал, иди домой. Не осложняй себе жизнь.

— Вот дурак! — Она больше не могла сдерживаться, по ее щекам ползли слезы. — Разве так можно? Почему ты за меня решаешь? Я хочу быть с тобой. Всегда. Несмотря ни на какие обстоятельства.

— Не получится.

— Получится! Даже зеков любят, а ты не зек. Обыкновенный человек, хотя почему-то считаешь себя чуть ли не прокаженным.

— Все так считают.

— Все тебя не знают.

— А ты?

— А я знаю. Теперь. — Ее губы дрожали, волосы растрепались и падали на лицо.

— Хорошо. Спасибо. — Женька осторожно отвел темную прядь у нее со щеки. — Я тебе верю. И очень ценю твое отношение ко мне. Но сейчас, правда, иди домой. Правда, Пичужка.

Женя вздрогнула от непривычного, прочно позабытого слова. Слезы высыхали на ледяном ветру, лицо саднило.

— Ладно. Хорошо, — проговорила она обреченно. — Но ты… завтра мне позвонишь? Мы увидимся?

— Обязательно. Я без тебя долго не смогу. — Он улыбнулся, хотя и с видимым усилием.

— А я без тебя.

Они поцеловались, но не страстно, а дружески. Затем Женька скрылся в темноте. Женя пыталась разглядеть вдали его силуэт, но он точно растаял безо всякого следа. Тогда она тяжело вздохнула и побрела назад, в подъезд.

Квартира благоухала валерьянкой. Ошалевший Ксенофонт катался по полу, пытаясь поймать собственный хвост. Мать сидела в кухне за столом, перед ней стоял открытый пузырек и чашка. При виде вошедшей Жени, она криво улыбнулась и слабым голосом произнесла:

— Ну вот, вернулась. Я была права.

Женя решительно придвинула к себе табурет.

— Нам надо поговорить.

— Говори, я слушаю. — Ольга Арнольдовна сделала глоток из чашки.

— Я люблю этого человека. Люблю. Ты понимаешь, что это значит?

— Я понимаю только одно — тебя надо спасать. И как можно скорее.

— От кого?

— От этого дебила.

Женя сделал глубокий вдох, стараясь не заводиться по новой.

— Почему ты решила, что он дебил?

— А кто же еще? Одно его место работы чего стоит!

— Не понимаю, что плохого ты нашла в его работе? Почта — это ведь не бордель. — Женя язвительно усмехнулась.

— Не говори глупостей! — вспылила мать. — И вообще, посмотри, как он выглядит!

— Обыкновенно выглядит.

— Черта с два, обыкновенно! Лицо какое-то злое, неприветливое. И одет, невесть во что.

— Неправда! Одет он нормально, а что касается выражения лица… — Женя замялась, подыскивая нужные слова. — Просто у него дома не все гладко. Вернее, совсем не гладко. Его мать болеет.

— Чем болеет? — тут же навострила уши Ольга Арнольдовна.

— Я точно не знаю, — осторожно проговорила Женя.

— Зато я знаю! Чокнутая она! И он тоже чокнутый. Психические отклонения наследуются генетически. Выйдешь за него замуж, нарожаешь шизофреников!

Женя закрыла уши ладонями.

— Все, хватит. С тобой бесполезно говорить, ты все переиначиваешь на свой лад, каждое мое слово. Слушай, что я тебе скажу: можешь успокоиться, он больше сюда не придет. Но я буду уезжать к нему. Каждый вечер. И на всю ночь. А утром тащиться через весь город обратно домой. И если через пару месяцев я отброшу копыта от усталости, виновата в этом будешь ты! Договорились?

— Договорились, — сквозь зубы процедила мать.

Женя резко поднялась и ушла к себе. Разделась, погасила свет и легла в уже расстеленную постель. Ее опять душили слезы, но она твердо решила больше воли им не давать — уткнулась в подушку, натянула на голову одеяло и принялась медленно считать: сначала до пятидесяти, потом до ста, потом до пятисот. Этому когда-то научила ее Инга. «Если тебе очень плохо, — говорила она, — старайся ни о чем не думать. Прогони из головы все мысли. Просто считай — что угодно: слонов, верблюдов, зайцев. Можешь представлять их себе в красках, главное, не останавливайся, считай. Увидишь, скоро станет легче».

Женя считала и считала, пока не дошла до тысячи двухсот. Тогда ей, действительно, полегчало, а главное, неудержимо захотелось спать. Она заснула, свернувшись калачиком под одеялом, и уже не слышала, как мягко ступая по ковру, вошел Ксенофонт и улегся у нее в ногах.

Ровно в десять ее разбудило урчание мобильника. Женя спросонья плохо соображая, схватила телефон с тумбочки.

— Слушаю!

— С добрым утром, — произнесла трубка голосом Женьки.

— Это ты! — обрадовалась Женя. — Положил деньги на счет!

— Целых четыре доллара. Можно теперь кучу эсэмэсок послать.

— Погоди, я тебе сейчас напишу!

— Давай.

Связь прервалась. Женя устроилась в постели поудобней, подложив под спину подушку, и, секунду подумав, принялась набирать текст сообщения: «Здравствуй, любимый. Как дела?»

Через минуту пришел ответ.

«Привет, Пичужка. Дела ничего. Скучаю по тебе».

«Я тоже, — написала Женя. — Где и когда мы встретимся?»

«Давай, как обычно, на нашем месте. Я буду ждать».

«О’кей, — согласилась она. — Целую».

«И я тебя».

Больше Женя писать не стала. Встала, умылась и засела за книги. День прошел, как в тумане. Она то и дело смотрела на часы, нетерпеливо ожидая, когда же наступит шесть — и можно будет уйти из дому.