Лежа на раскладушке в “Дельф’Инне” и пытаясь уснуть, пока родители дрыхли без задних ног, я любил представлять себе Балтиморов в их квартире. Все спят, кроме дяди Сола: он еще работает. Во всей башне светится только окно его кабинета. Из открытого окна веет теплый ночной ветерок Флориды. Если бы я жил с ними, я прокрался бы к его комнате и любовался им всю ночь.

Что такого волшебного было в “Буэнависте”? Все. Это было сногсшибательно и в то же время мучительно, ибо, в отличие от Хэмптонов, где я мог чувствовать себя Гольдманом-из-Балтимора, во Флориде находились мои родители и я не мог сбросить с себя шкуру Гольдмана-из-Монклера. Именно благодаря этому – или в силу этого – я впервые понял то, чего не понимал в Хэмптонах: в семье Гольдманов разверзлась социальная пропасть, масштабы которой окончательно открылись мне лишь гораздо позже. Самым наглядным ее признаком служила для меня почтительность, с которой охранник при входе в комплекс здоровался с Гольдманами-из-Балтимора и, завидев их, спешил открыть перед ними решетку. Нас же, Гольдманов-из-Монклера, он прекрасно знал и тем не менее неизменно спрашивал:

– Вы к кому?

– Мы в гости к Солу Гольдману. Квартира 2609.

Он просил предъявить удостоверение личности, печатал что-то на компьютере, снимал телефонную трубку и звонил в квартиру:

– Мистер Гольдман? К вам пришел некий мистер Гольдман… Очень хорошо, спасибо, пропускаю. – Открывал решетчатые ворота и произносил: – Все в порядке, – сопровождая слова величественным кивком.

Дни, проведенные в “Буэнависте” с Балтиморами, были пронизаны солнцем и счастьем. Но каждый вечер мою чудесную жизнь Балтимора портили родители, хоть они и не были ни в чем виноваты. В чем их преступление? В том, что они за мной приходили. Каждый вечер я с каменным лицом усаживался на заднее сиденье взятой напрокат машины. И каждый раз мать спрашивала: “Ну что, хорошо повеселился, дорогой?” Мне хотелось крикнуть им, что они ничтожества. Мне хотелось собраться с духом и громко перечислить им все “почему?”, готовые слететь у меня с языка всякий раз, как я покидал Балтиморов и возвращался к Монклерам. Почему у нас нет летнего дома, как у дяди Сола? Почему у нас нет квартиры во Флориде? Почему Вуди и Гиллель могут ночевать вместе в “Буэнависте”, а я должен давить раскладушку в жалком номере в “Дельф’Инне”? И вообще, почему Вуди стал избранником, не таким, как все? Почему везунчик Вуди сменял своих ничтожных родителей на дядю Сола и Аниту, почему не я? Но я всего лишь оставался славным Гольдманом-из-Монклера и сглатывал вопрос, огнем пылавший у меня на языке: почему, почему мы не Гольдманы-из-Балтимора?

В машине мать увещевала меня: “Когда вернемся в Монклер, не забудь позвонить дяде Солу и тете Аните. Они снова столько для тебя сделали”. Мне не надо было напоминать, я бы их и так поблагодарил. Каждый раз, вернувшись с каникул, я звонил им. Из вежливости – и из ностальгии. Я говорил: “Спасибо за все, дядя Сол”, а он отвечал: “Не за что, совершенно не за что. Не надо меня все время благодарить. Это тебе спасибо, что ты такой классный парень, иметь с тобой дело – одно удовольствие”. А если трубку снимала тетя Анита, она говорила: “Марки, котик, это естественно, ты же член семьи”. Я краснел у телефона, когда она называла меня котиком. Я краснел, когда, встречая меня, она одобрительно говорила: “А ты все хорошеешь”, или когда, потрогав мои плечи, восклицала: “Надо же, какой ты мускулистый!” Потом я несколько дней искал в зеркале подтверждения ее слов и разглядывал себя с блаженной улыбкой. Был ли я, мальчишка-подросток, влюблен в свою тетю Аниту? Наверное. А точнее, влюблялся каждый раз, как ее видел.

Многие годы спустя, после успеха своего первого романа, то есть примерно через три года после Драмы, я позволил себе роскошь провести зимние каникулы в модном отеле в Саут-Бич. Я впервые вернулся во Флориду после “Буэнависты”. Я затормозил у ворот.

Охранник высунул голову из будки:

– Добрый день, сэр, чем могу помочь?

– Я хотел бы зайти на пару минут, если можно.

– Вы жилец?

– Нет, но я прекрасно знаю это место. У меня здесь жили знакомые.

– Сожалею, сэр, но если вы не жилец и не гость, вынужден попросить вас удалиться.

– Они жили на двадцать шестом этаже, квартира 2609. Семья Гольдманов.

– У меня нет в списке никого по фамилии Гольдман, сэр.

– А кто сейчас живет в квартире 2609?

– Я не имею права сообщать подобную информацию.

– Мне просто хотелось зайти на десять минут. Посмотреть на бассейн. Изменилось там что-то или нет.

– Простите, сэр, но я еще раз вынужден попросить вас удалиться. Это частное владение. Иначе я вызову полицию.

11

Однажды во вторник, жарким утром, Александра явилась ко мне в дом в Бока-Ратоне и сказала, что ее пес, как обычно, сбежал.

– А что твоему псу делать у меня?

– Не знаю.

– Если бы я его увидел, я бы его тебе привез.

– Да, верно. Прости, что побеспокоила.

Казалось, она готова была уйти, но я ее удержал:

– Погоди… Кофе хочешь?

Она улыбнулась:

– Да, не откажусь…

Я попросил ее минутку подождать.

– Дай мне пару минут, пожалуйста. У меня такой бардак…

– Неважно, Марки.

Я вздрагивал всякий раз, когда она меня так называла. Но отвлекаться было нельзя.

– Нет, ну так принимать гостей – это стыд и позор. Я мигом.

Я кинулся на заднюю террасу. Начиналась жара, и Дюк нежился в детском надувном бассейне, который я ему купил.

Я перевернул бассейн вместе с Дюком и вылил из него воду. Он пригорюнился.

– Прости, старина, но тебе надо отсюда валить.

Он сел и уставился на меня.

– Але-гоп! Катись, быстро! Там твоя хозяйка пришла.

Поскольку он и не подумал сдвинуться с места, я взял резиновый мячик и зашвырнул подальше. Мячик упал в озеро, и Дюк бросился за ним.

Я поскорей впустил Александру. Мы уселись на кухне, я включил кофемашину, а она, глядя в окно, заметила своего пса: он плавал в озере.

– Ты погляди только! – воскликнула она. – Вон где Дюк.

Я сделал вид, что страшно удивлен, и подошел к ней – убедиться в столь невероятном совпадении.

Мы извлекли Дюка из воды, с мячиком в зубах. Она отняла игрушку, а я сказал:

– Швыряют люди в озеро неизвестно что.

Она оставалась у меня довольно долго. Когда ей пора было уходить, я проводил ее до крыльца. Дружески потрепал по спине Дюка. Она долго молча смотрела на меня; по-моему, она готова была меня поцеловать. Но вдруг отвернулась и ушла.

Я смотрел, как она спускается по ступеням моего дома и подходит к машине. Она уехала. И в ту же минуту я заметил стоявший на улице черный микроавтобус, а за рулем – мужчину, следившего за мной. Я кинулся к нему. Он нажал на газ и рванул с места. Я побежал за ним, требуя остановиться. Он скрылся из виду прежде, чем я сообразил записать его номер.