На площади стало оживленнее, террасы кафе заполнили мужчины и женщины, они ели хлеб и колбасу, запивая пивом янтарного цвета.

– Вот так же раньше было и в нашем городе, – прошептала она Отто. – Ты этого не помнишь. Но когда-нибудь все это вернется. «Может быть», – добавила она про себя. Ей стало грустно при воспоминании о том, каким был Берлин до войны, когда они с Карлом встречались после работы, чтобы посидеть в кафе вместе с друзьями и коллегами, о том, как они пили, смеялись и болтали, обсуждая свежие радикальные идеи до самого вечера.

Какие головокружительные это были дни! Старый порядок правил миром, и они свято верили, что впереди у страны светлое будущее. Будущее, которое позволит покончить с нищетой в сельских районах, обеспечит образование для всех, включая женщин, и все граждане старше двадцати одного года, независимо от их дохода или пола, получат право голоса.

Как же они ошибались. Все, что они получили, – разрушительную, уродливо калечащую души и тела войну.

Марта и Отто пошли дальше, вежливо отвечая на все приветствия на своем пути, старательно избегая смотреть кому-то в глаза. Больше всего Марте хотелось найти местечко в каком-то кафе, попробовать местного пива, но она боялась, что при этом ее втянут в беседу. В памяти было еще свежо отношение таможенников: хоть они и находятся под защитой международного права мирного времени, но можно только догадываться, как отреагируют отдельные граждане, если выяснится, что они с Отто – немцы, пусть и заурядные обыватели.

Ей стало неловко от осознания того, насколько необычно они, должно быть, выглядят: высокая женщина средних лет с изголодавшимся, усталым лицом и долговязый подросток в слишком тесной матроске, шортах и кепке. Она откопала в недрах своего шкафа свой лучший саржевый жакет, длинную юбку и шляпку – обычно она хранила этот наряд для собеседований или особых дней в колледже, где преподавала. Наряд был слишком теплым для этого времени года, но дырки, проеденные молью, были тщательно заштопаны. К тому же это все, что у нее было. В Германии с самого начала войны никто не мог позволить себе новую одежду. Было неудивительно, что они привлекли несколько любопытных взглядов.

Они покинули площадь и вышли на улицу, которую видели по дороге в город. Отто первым заметил пекарню.

– Смотри, – прошептал он. – Прямо там, дальше по улице. – И хотя полки были в основном пустыми, сейчас, в середине дня, из лавки доносился непреодолимый аромат свежеиспеченного хлеба, сладкой ванили и жженого сахара, который они уловили еще на подходе.

Они вошли в булочную, где их встретила унылая, суровая женщина.

– Чем могу помочь?

– Можно нам хлеба, пожалуйста, и сладкой выпечки?

– Я посмотрю, что у меня осталось.

Женщина исчезла за дверью и вернулась с корзинкой хлеба разных сортов, маленьким подносом с пирожными, коробкой круглых печений, присыпанных ломтиками миндаля.

Марта выбрала четыре белых булки, четыре маленьких пирожных, украшенных клубникой, и два квадратных кусочка желтого торта с выложенными сверху кусочками засахаренного лимона. Мать с сыном внимательно наблюдали за каждым движением женщины, пока та заворачивала хлеб в газетную страницу и ловко складывала вторую страницу в коробку для тортов. Взяв огрызок карандаша, она написала стоимость на коробке.

Марта чуть не рассмеялась вслух: покупка оказалась такой легкой. Она совсем забыла, что еду можно покупать вот так просто. Да, эта женщина была немного угрюмой сначала, но приняла деньги, не бросив на Марту подозрительного взгляда, и даже едва заметно улыбнулась, когда они с ней попрощались. Им не пришлось выстаивать многочасовые очереди, толкаться с другими покупателями, пробираясь вперед, где продавец непременно накричит, выдернет из рук наличные и чуть ли не швырнет на прилавок неупакованные товары, не удосужившись сказать ни одного вежливого слова.

Зажав под мышкой пакет с хлебом, поручив Отто бумажную упаковку с выпечкой, которую тот нес, как бесценную реликвию, Марта наконец почувствовала, что ее настроение улучшилось и тревога ушла. Они поспешили обратно в отель, в безопасность их маленькой комнатушки под крышей, и стали распаковывать трофеи своей вылазки с такой радостью и предвкушением, как если бы это были рождественские подарки.

– Не ешь слишком много. Испортишь себе аппетит.

– Если это и шутка, то совсем не смешная, – ответил мальчик. За пять последних лет Отто терял аппетит дважды: после того, как ему сообщили о смерти Генриха, и потом, позже, когда скончался его отец.

Иногда они были рады, если на обед у них был только хлеб. Время от времени они навещали брата Карла в деревне, где его жена выращивала овощи и держала тайком запасы яиц, мяса и кукурузы, спрятанные от жадных глаз приезжих чиновников, жаждущих наложить руку на все, чем могли накормить войска.

Но по мере того как голод все больше и больше свирепствовал, отношения между их семьями постепенно портились. Они с Карлом никогда не ждали подачек, всегда платили справедливую цену за еду, но теперь их родственники стали жадными, обдирая семью Марты так же, как и других горожан во время своих «хомячьих туров», названных так потому, что ее деверь с женой возвращались из них с мешками, трещавшими по швам от предметов обихода, которые они получали в обмен на яйца, масло или даже тощую курицу.

Старинные дорожные часы, унаследованные от матери, ушли к ним, так же как и великолепный персидский ковер, украшавший гостиную дома Марты. Неделю или около того после таких посещений они хорошо питались, но их квартира становилась все беднее. Эти поездки резко прекратились, когда жена деверя обозвала их «городскими попрошайками» и отказалась обменять упаковку яиц на латунную лампу, которая стоила во много раз дороже.

Марта опечалилась, вспомнив, как хорошо они проводили время с братом Карла и его женой. Мальчики любили эти поездки на ферму, дали имена всем коровам и свиньям, даже курам. Последний раз они встретились все на похоронах Карла. Их бормотание соболезнований было хотя и вежливым, но каким-то механическим, даже ледяным, словно они считали ее некоторым образом виновной в его смерти. Она сомневалась, что когда-нибудь увидит их снова.

* * *

Отто проглотил булочку раньше, чем она успела его остановить, глаза мальчика при каждом укусе загорались все ярче от восторга.

– Корочка, она такая вкусная! Представляешь, как было бы вкусно, будь она с маслом?

– Я уверена, сегодня вечером у нас будет масло.

– Можно сейчас съесть одно пирожное?

– Где-то через час будет обед. Мы с тобой съедим одно на двоих, а остальные оставим на десерт.

Он откусил кусочек, закатив глаза в экстазе.

– Там внутри заварной крем, мама. Ванильный! Ммм! Пища богов!

– С чего это ты стал вдруг таким поэтичным?

– Заварной крем – моя муза. Я стану знаменитым своими стихами, восхваляющими пирожные.

– Твои книги будут раскупать, как горячие пирожки.