Столовая постепенно заполнялась парами или небольшими группами людей, оживленно обсуждавших события прошедшего дня. Они вежливо обменивались приветствиями с Мартой и, к ее облегчению, не спешили вовлекать ее в беседу. Но при всем их дружелюбии, наблюдая, как ее сотрапезники заказывают блюда и дегустируют вина, Марта заметила, что в ней нарастает чувство обиды, даже горечи. Они были так беззаботны, так легко воспринимали окружающее, болтали на нескольких языках: французском, английском, фламандском и других языках, которые она не могла распознать.

Они не глотали свой ужин жадно и торопливо, как немцы, в страхе, что это может оказаться их последней трапезой, а сначала опускали головы к тарелкам, чтобы понюхать, прежде чем попробовать блюдо маленькими осторожными кусочками, восхищаясь, обсуждая достоинства местной кухни.

Когда подали вино, месье Вермюлен лично и весьма церемонно стал разливать его, перекинув белоснежную салфетку через правую руку, а левую спрятав за спину. Гости подносили бокалы к свету, любовались цветом, взбалтывали возбуждающий напиток, потом, пригубив совсем чуть-чуть, смаковали и воспитанно одобрительно кивали головами. Они явно были искушенными ценителями, с изысканными, элегантными манерами.

Оставался свободным только один столик, стоявший ближе всего к тому месту, где сидели Марта и Отто. Женщина молилась, чтобы он так и остался свободным, но вскоре в зал вошли две молодые дамы. Сестры? Нет, быть такого не может. Та, что шла впереди, была высокой, на ней был роскошный, броский ярко-красный жакет, который сочетался по цвету с ее помадой. Стильная стрижка боб была, как у актрис в немом кино. Вторая, следовавшая на несколько шагов позади, выглядела моложе – она, пожалуй, годилась Марте в дочери. Она была ниже, чем ее спутница, и выглядела довольно заурядно. Волосы собраны в незатейливый пучок, а скверно скроенная одежда плохо на ней сидела.

Высокая дама заговорила первой.

– Добрый вечер, – поздоровалась она. – Как поживаете?

– Прошу прощения. Je ne parle pas Anglais, – ответила Марта. На самом деле она понимала несколько слов, но не хотела вступать в разговор.

Женщина заговорила снова, на этот раз по-французски, с изысканным парижским прононсом.

– Меня зовут Элис Палмер, я приехала из Америки. Рада познакомиться. Это моя подруга, Руби Бартон. Она англичанка. – Вторая девушка поприветствовала Марту, застенчиво кивнув.

Той не хотелось показаться невежливой после такого дружелюбного приветствия.

– Добрый вечер. Я – Марта Вебер.

– А кто этот милый молодой человек?

– Мой сын Отто. Поздоровайся, Отто.

– Bonsoir, mesdames, – неловко пробормотал тот, и прыщи на его щеках покраснели еще сильнее.

– И вам доброго вечера, юноша, – ответила ему американка с яркой помадой на губах, потом снова повернулась к Марте. – Скажите, мадам Вебер, что вы ели сегодня? Вы порекомендуете это блюдо?

– Фрикадельки. Очень вкусные, – ответила Марта, пытаясь вычислить, как скоро можно будет выйти из-за стола, не показавшись грубой.

– Да, фрикадельки – хороший выбор. Спасибо за совет. А что пили, вино или пиво?

– Сегодня – только воду, – ответила Марта. – После долгого путешествия.

– Только воду. А вы издалека приехали?

– Из Швейцарии.

– Швейцария! Как чудесно! Я была там всего один раз. Меня просто очаровали ваши горы. Альпы. Вы живете в горах?

– Недалеко, в Женеве.

– Женева? У вас там восхитительное озеро.

Что за странная привычка у женщины повторять все, что она говорит. Может, в Америке так принято? Это как-то очень походило на допрос.

– Извините, надеюсь, вам понравился ужин? – спросила подошедшая к их столику мадам Вермюлен, одобрительно кивая на вылизанную тарелку Отто и пустую корзиночку из-под хлеба.

– Да, все хорошо, спасибо, – ответила Марта. – Очень вкусно.

Хозяйка с гордостью улыбнулась.

– Подливка готовится из пива, которое мы варим здесь, в Хоппештадте, – пояснила она. – Мы славимся своим пивом. Могу ли я соблазнить вас десертом?

– Нет, спасибо, мы так устали с дороги, – такое оправдание идеально подошло. – Думаю, мы закажем кофе и горячий шоколад в номер.

– Конечно, мадам.

Марта почувствовала, как Отто дергает ее за рукав.

– У нас еще осталась та выпечка, – сказала она и взъерошила волосы сына, пользуясь тем, что на людях он не может ей возражать. Она отодвинула стул и поднялась на ноги. – Пойдем, Отто. Хорошего вам вечера, дамы, – добавила она. – Приятного ужина.

– Приятно познакомиться. Возможно, встретимся завтра, – ответила американка.

«Я искренне надеюсь, что нет», – подумала Марта, вынужденно улыбаясь в ответ на улыбки других посетителей ресторана, пока они с Отто шли к двери. – Какая же это странная, не соответствующая друг другу пара, – думалось ей. – Американка слишком жизнерадостная, болтливая, слишком любопытная, а англичанка такая тихая и замкнутая, с землистой кожей и серыми тенями, которые залегли под глазами». «Лицо застыло скорбной маской», – это выражение тотчас напомнило Марте о ее собственной утрате.

* * *

С приближением дня отъезда Марта, несмотря на все свои страхи, мечтала поскорей найти могилу старшего сына и оставить там письмо и медаль его прадедушки, выполнив тем самым последнюю волю Карла. По крайней мере, она будет знать, где он похоронен, и сможет должным образом попрощаться. Но сейчас она лежала в темноте среди белоснежных простыней, и рядом с ней тихонечко посапывал Отто. И перспектива найти могилу сына теперь уже казалась ей пугающей и какой-то ошеломляющей.

Она понятия не имела, чего ожидать. Из хаоса и опустошения, которые они наблюдали из поезда, было невозможно представить кладбище, такое, каким оно было у них дома, с аккуратно подстриженными травянистыми дорожками и тщательно ухоженными клумбами между рядами крестов, установленных с военной точностью. Нет, нужно понижать планку, чтобы подготовить себя к тому, что она может увидеть в реальности: все неизбежно будет выглядеть иначе, это кладбище может оказаться на самом деле довольно пугающим местом.

Как будет выглядеть могила? Как написано его имя? Отто зашевелился во сне, когда она невольно содрогнулась, представив, как на дереве или в камне вырезаны слова: «Рядовой Генрих Вебер, 1897–1915». Как бы отреагировала любая мать, находясь на месте, где под землей лежит ее любимое дитя, ее кровиночка, плоть и кровь, сын, которого она растила и пестовала восемнадцать лет; умный, красивый юноша, на которого она возлагала такие большие надежды? Она молила небеса, чтобы, когда настанет этот момент, у нее хватило мужества сохранить достоинство, хотя бы ради Отто.

Но что, если после стольких надежд и ожиданий, после этого трудного и дорогого путешествия им даже не удастся найти его могилу? Они до сих пор не получили никакого официального подтверждения, только рассказы родственников друзей и сослуживцев Генриха. Неужто медаль прадеда Генриха так и уедет с ней обратно в Германию? Перспектива была слишком мрачной, чтобы обдумывать ее.