Его мягкий говор мгновенно перенес ее в тот день, когда они впервые встретились. Она зачарованно наблюдала за ним, пока он, жестикулируя, как истинный галл, говорил о книгах и идеях, о важности хорошего дизайна во всем – от стула до машины – и о том, как здания влияют на людей, которые в них живут. Она тогда подумала, что он – самый восхитительный, самый потрясающий мужчина на свете.

Он подозвал официанта, топтавшегося в дверях.

– Что ты будешь? Чай? Или, может, лимонад?

Элис вспомнила этот вкусный кисло-сладкий напиток, такой освежающий в те душные далекие дни в Париже.

– Это было бы идеально! – сказала она.

Он снова посмотрел на нее, ловя ее взгляд.

– А годы тебя совсем не тронули.

Это была заведомая ложь. Она не строила иллюзий по этому поводу, годы брали свое – и физически, и психологически. Ей было уже двадцать четыре года, и она прекрасно понимала, что румянец юности начал исчезать с ее щек и что крошечные морщинки вокруг глаз и рта все труднее поддаются маскировке. Ее волосы, когда-то такие длинные и пышные, теперь были острижены под ультрамодный боб чуть выше плеч. Та беззаботная юная девочка с почти детским доверием к незнакомцам и ненасытным любопытством к миру, которую он когда-то встретил, куда-то делась, теперь она стала черствее – ее закалили жизненные невзгоды и потери. Она стала более скептичной и осторожной, более мудрой и более сдержанной.

В последний раз, когда она его видела, они прощались со слезами на глазах, обещая скоро встретиться – возможно, уже следующим летом. Их роман был коротким и пылким – их непреодолимо физически влекло друг к другу, и в тот последний вечер в Париже она была, как никогда прежде, готова преступить черту дозволенного.

Они весь вечер гуляли всей компанией, бокал за бокалом поглощая холодное розовое вино. Потом постепенно друзья разошлись. Джулия заявила, что устала, и Даниэль пообещал проводить Элис до дома.

Они болтали и смеялись до тех пор, пока последний графин не опустел, потом вышли из кафе и направились к ее дому вдоль Сены, сверкающей, словно россыпь бриллиантов в свете уличных фонарей. Париж тем теплым весенним вечером был так опьяняюще красив, что она от восторга забывала дышать. Ощущение счастья, переполнявшее Элис, было настолько сильным и острым, что у нее кружилась голова. Они почти дошли до ее дома, когда Даниэль обернулся к ней, взял в ладони ее лицо, словно что-то бесконечно драгоценное, и поцеловал – жарко, требовательно.

– Ко мне? – пробормотал он, будто все уже было договорено заранее. Желание, бурлящее внутри, сделало ее беззаботной и дерзкой. Кипящая кровь текла по венам, словно соревнуясь на скорость со сверкающей в свете фонарей рекой.

Но как только он взял ее за руку и пошел дальше, тихий голосок в голове стал настойчиво нашептывать: воспитанные, приличные девушки берегут себя для будущего мужа. Даже сквозь розовую дымку влюбленности она понимала, что он никогда не станет подходящим мужем; они были слишком молоды, Париж – слишком романтичен, он флиртовал напропалую со всеми девушками. А что, если она забеременеет? Ее репутация будет разрушена, и перспективы удачно выйти замуж уничтожены навсегда. Чувствуя себя неловко, она, как школьница, отстранилась.

– Меня ждет Джулия.

Вернувшись в Америку, она мучительно тосковала по нему, сожалела о том, что не позволила себе до конца отдаться ему. Она воображала это так много раз. И вот теперь он снова перед ней – а она не в силах произнести ни слова.

Им принесли напитки: разбавленный водой мутно-белый лимонный сок, в стакане, доверху наполненном кубиками льда, с ломтиком лимона на краю стакана. К нему подали изящную серебряную тарелочку с сахарной пудрой и две ложечки с длинными ручками.

Когда официант вышел из комнаты, они одновременно нарушили молчание, в один голос произнеся:

– Итак, чем ты занимаешься?

Она засмеялась, чтобы скрыть свое смущение.

– Дамы вперед, – сказал он.

Элис уже забыла, как бегло он говорил по-английски.

Потягивая напиток, она рассказала, как неуютно ей было дома после нескольких месяцев беззаботной жизни в Париже, как она восстала против врожденного консерватизма вашингтонского высшего света, против отупляющего социального круга, против ограничений, которые накладывало на нее положение дочки видного политика. Ей приходилось раз за разом доказывать, что в ее прошлом нет ничего, буквально ничего, что может запятнать его репутацию в будущем.

– Это как жить в смирительной рубашке.

Он сочувственно поджал губы, и новые морщинки в уголках глаз делали его улыбку еще более соблазнительной, чем когда-либо прежде. Она чувствовала, что опять поддается его очарованию.

– Как я рад снова видеть тебя, моя дорогая Элис! – выдохнул он. – Но я подозреваю, что моя удача связана с какой-то твоей потерей – именно утрата близких приводит сюда людей.

Она рассказала ему об исчезновении брата и о своем подозрении, что тот записался под вымышленным именем. Сказала, что вырвалась наперекор желанию родителей; поехала сюда, откуда он посылал весточку в последний раз. Она упомянула Табби Клейтона и сказала, что надеется, что тот может вспомнить, как Сэм заходил в «Тэлбот-хаус».

– Я подумала, может, ты знаешь человека, которого я могла бы расспросить? – призналась Элис.

– Расспросить?

– О том, где мне искать Сэма, чтобы выяснить, что именно с ним произошло, жив он или мертв. Люди всех национальностей, должно быть, ищут своих близких, и я надеялась, что, может, есть какие-то местные организации, которые помогают им в поисках.

Он пожал плечами, выражение его лица было скептическим.

– Тут столько солдат пропало без вести и столько людей их разыскивают! Но я, конечно, попытаюсь выяснить что-то для тебя.

– Если бы я только могла найти хоть малейшую зацепку, за которую можно ухватиться в поисках, хоть какой-то намек! Это лучше, чем невыносимая тяжесть, когда совсем ничего не знаешь… – она замолкла. Ей неизвестно, через что пришлось пройти самому Даниэлю. – Конечно, это невозможно сравнить с тем, что твоя страна захвачена врагом и разрушена.

– Потерять любимого человека всегда ужасно, где бы и кто бы ты ни был.

Повисла короткая пауза, полная недосказанности.

– А как насчет тебя? Я была так счастлива получить твой ответ на мое письмо! Я подумала, что ты мог уйти на войну, и, конечно, боялась худшего. Я так рада, что ты…

Он вздохнул, на лицо набежала тень.

– Но если не хочешь, не говори…

– Просто я чувствую себя виноватым, – тихо вздохнул он. – Потому что мне не пришлось воевать. Я записался, конечно, но меня послали в штаб в Париже, я занимался инфраструктурой и обеспечением. Думаю, они решили, что раз я учился на архитектора, то разбираюсь в строительстве, – он невесело рассмеялся. – Знаю, сколько тысяч бетонных блоков, сколько мешков с песком заказать и все такое. Вряд ли я учился именно этому три года.