ушедшие в мир иной, звали к себе и уговаривали слабых духом покончить с жизнью, а лучше обернуть оружие против товарищей, дабы облегчить муки и страдания любимых людей на той, лежащей по иную сторону бытия, грани бытия…

— Простите, братцы! — рыдал облитый кровью совсем ещё молоденький солдатик, которого с трудом прижала к земле тройка товарищей. — Аня… Анька моя, она просила… просила-а-а!..

Стоящая до того столбом молодая ещё русоволосая девушка примерно того же возраста, которая куда органичнее бы смотрелась на балу или в ложе театра, наконец оторвала взгляд от лежащих на земле и глядящими в ночное небо остекленевшими, безжизненными глазами караульных. Два солдата, двое зрелых мужчин, что уже не увидят следующего рассвета, не попробуют утром горячей каши с мясом, на которую в походе наконец перестали скупиться хапуги интенданты, не отпустят веселой шутки, помогая не обращать внимания на сгущающиеся над горизонтом тучи. Не поделятся очередной солдатской байкой, простой и незамысловатой, но от того не менее увлекательной и интересной…

Они погибли не в бою, не в честной схватке грудь на грудь — хоть с ожившими мертвецами, хоть с циньскими солдатами. Их погубила не шальная пуля, не сгубила злая атакующая волшба вражеских боевых магов, нет — все эти месяцы пара молодых мужчин, пройдя все тяготы и невзгоды минувших недель и месяцев, прошла сквозь все сражения.

Их молодая, соплячка ещё, командир, семнадцатилетняя дворянка-Ученик в чине лейтенанта, из мелких дворян Центральной России, откликнувшаяся на призыв Родины и записавшаяся в добровольцы, возможно, поняла бы, погибни те от руки врага. В конце концов — на то и война… Молодую девушку, прибывшую с последним подкреплением и ещё не участвовавшую ни в одном бою, поставленную командовать взводом пехотинцев, до глубины души поразило это, неявное, куда более уродливое, нежели она могла себе представить, лицо войны. Лицо, о котором забыли упомянуть все те, кто в её присутствии делился рассказами о своих ратных подвигах…

Веселые солдаты, ветераны, ещё недавно подтрунивавшие беззлобно над своим молодым командиром и учивших её премудростям ратного дела — настоящего, кровавого и жестокого, а не того, о котором рассказывали в провинциальных салонах и на балах наивной молодежи не нюхавшие пороху затрапезные аристократы из глубинки, для которых вся война сводилась к дуэлям и выяснениям, чей Род богаче и сильнее, чей генерал знатнее, а в чьем полку дают более славные празднества да представления бродячих артистов и дешевых провинциальных театров…

— Убью-ю, с-сука! — взревела, внезапно, побагровевшая от ярости девчонка, наконец осознавшая до конца, что случилось. — За что! За что ты их, сучье семя!!!

Засвистел рассекаемый воздух, зарябил, слегка гудя от напряжения и разбрасывая крохотные искры — Воздушная Плеть стремительной серебристой лентой сверкнула в свете факелов и шара света, освещавшего окружающее пространство. Безумные, побагровевшие от лопнувших капилляров глаза молодой лейтенанта уже не содержали ни грана разума…

Петя шагнул вперед, сбрасывая с себя обрывки самой ночной мглы, самого овеществленного Мрака. Юный Старший Магистр перехватил уже начавшую опускаться руку молодой офицерши, с силой стиснул её, не позволяя закончить движение. Лёгкое усилие воли моего ученика играючи развоплотило и без того не слишком-то прочное, сплетенное на одной голой ярости заклинание лейтенанта, а сам Петя дёрнул парня назад.

— Пусти! Пусти меня! — ревела не видящая ничего от ярости девчонка. — Убью-ю-ю!..

Я бы на месте моего ученика дал бы оплеуху впавшему в истерику лейтенанту. Петя оказался гуманней — притянул к себе, приобнял парня за плечи, не позволяя вырваться и что-то негромко ему нашептывая. Человечный он у меня, этот Петька…

Она вырывалась, как умалишенная. Била боевой магией, рвалась, хрипела, вращала глазами как сумасшедшая, роняла оскорбления, за которые, будь она в здравом уме, её тут же бы горсткой пепла и обратили бы… Но моему ученику, разумеется, подобное было нипочем. Старший Магистр, да не из последних, он терпеливо сносил Воздушные Лезвия и Кулаки, попытки сжечь себя и прочие взбрыкивания девицы, продолжая что-то осторожно и тихо нашептывать.

Казалось бы — два человека примерно одного возраста, а сколь разное отношение к происходящему… И дело было не только и не столько в том, что для Пети погибшие были чужими людьми. Просто мой ученик вырос, заматерел в непрерывных войнах и сражениях. Он высоко, очень высоко поднялся — от вчерашнего крестьянского паренька, ещё младшего, чем лежащий на земле убийца товарищей, до третьего человека в моем Роду и могущественного Старшего Магистра. Вот только путь, что остался за плечами парня, был усеян сотнями трупов своих и тысячами врагов, обильно полит кровью, пропитан болью и смертями — и потому его сердце уже покрылось той незримой бронёй, что отличает опытного воина от новичка. Ветерана от новобранца, изнеженного аристократа в пятом поколении от сурового боевого мага из тех, что являются первыми поколениями этих самых аристократов и основателями своих Родов…

Я не спешил выныривать из ночной темноты. Несмотря на сбежавшихся и суетящихся вокруг дежурной пары священника и боевого мага, я молча стоял, впитывая восприятием тонкие, едва уловимые струны чужих чар. Каждую ночь на наш лагерь накладывались всё более могущественные чары Ужаса, Безумия и Порока.

Ужас и Безумие потихоньку воплощались. Это был не первый за эту ночь случай, когда доведенный до ручки солдат кидался на товарищей — слабые духом поддавались этим ложным внушениям, страхам, через которые били малефики врага. Весь этот шепот душ погибших с того света — ложь, уловка и ничего более. Нет у смертных магов власти над ушедшими за грань — Эдем ли, Инферно ли, домены ли языческих богов, ни в одно из этих мест не дотянуться тем, кто ещё ныне живет и дышит. Законы Творца можно обойти — по мелочам и высокой ценой, но для этого нужно быть кем-то большим, нежели даже Маги Заклятий. Даже Великим Магом быть для этого — лишь самая минимальная из возможных граней… И уж точно не криворуким чародеям этой реальности претендовать на подобное!

Так что чушь твоя Анечка, просившая проливать за себя кровь, солдат. Она порождение твоих боли и страха, вытащенное черной волшбой достаточно искусного врага, что не решается выйти на честный бой с нами. Они действуют так не первый день — но до того подобные чары нам удавалось отводить. А вот сегодня они сотворили куда более тонкие ритуалы и чары — и я сильно подозреваю, что без когтистых лап инфернальных союзников Цинь тут не обошлось.

К сожалению, защита от подобной магии