мы привыкли переводить как «меч», употреблялось и в значении копья, то есть колющего наконечника, насаженного на древко. И «blade» в маске «Счастливые острова» не меч, а копье. Комментатор открещивается от слов «the brandished blade», равнозначных «а brandished lance» – «потрясаемое копье». В них слышится то же бряцание, что и в фамилии автора Первого Фолио, которая стоит на титуле.

Ф. Йейтс заметила сходство рассуждений авторов, чьи книги причастны к розенкрейцерству, с идеями Бэкона. Так, в главе VII «“Розенкрейцерский фурор” в Германии» Йейтс пишет: «Один из наиболее интересных трактатов подобного рода, “Расцветающая Роза”, издавался в 1617 и 1618 гг. без указания места издания и имени издателя. Это произведение, подписанное псевдонимом “Флорентин Валенсийский” (Florentinys de Valentia, “Rosa Florescens”), было задумано как ответ “Менапию”, выступившему с критикой розенкрейцерского Братства. Автор “Расцветающей розы” обладает широчайшим научным кругозором и знанием литературы – превосходя в этом, пожалуй, всех прочих сочинителей рассматриваемой нами группы. Его интересуют архитектура, механика (Архимед), арифметика, алгебра, музыкальная гармония, геометрия, навигация, изящные искусства (Дюрер). Он видит несовершенство современных наук и призывает к их обновлению. Астрономия, по его мнению, изобилует пробелами; астрология в высшей степени ненадежна. А “физика” – разве не страдает она от недооценки эксперимента? А “этика” – разве не нуждается в пересмотре своих оснований? И что есть в медицине, кроме интуитивных догадок? Подобные рассуждения звучат вполне в духе Бэкона, чей трактат о “Прогрессе Учености” (“Успехи и развитие знания божественного и человечества”, сочинение Бэкона на английском, опубликованное в 1605 году) мог и в самом деле оказать некоторое влияние на круги, близкие Флорентину. ‹…› Но чьи бы влияния, ни испытал на себе “Флорентин Валенсийский”, ясно одно: он разработал убедительную и оригинальную концепцию, обосновывающую необходимость прогресса во всех отраслях знания. Сходная концепция угадывается и за розенкрейцерским “Откровением”, которое настаивало на объединении всеобщих усилий ради распространения просвещения».

И еще одно смелое предположение Франсис Йейтс в главе XIII «От “Незримой Коллегии” к королевскому обществу»: «В 1667 году был опубликован официальный отчет о зарождении и развитии в Англии великого научного начинания – “История Королевского Общества” Томаса Спрата. В отчете говорится, что Общество выросло из собраний, имевших место в Оксфорде и организованных группой лиц, интересовавшихся естественной и экспериментальной философией; группа собиралась в Уодхэмском колледже начиная с 1648 года и впоследствии образовала ядро Королевского общества. Спрат ничего не сообщает о более ранней лондонской группе, как и о мнении Уоллиса, считавшего, что сама идея подобных встреч принадлежала Теодору Хааку, выходцу из Пфальца. Рассказ о той первой группе мог бы завести Спрата чересчур далеко (вынудил бы, к примеру, вспомнить о крайних революционных идеях парламентского правления), а ему хочется создать у читателя совсем иное впечатление: что Общество началось с благочинных заседаний Оксфордской группы.

Но, тем не менее, Истина – великая вещь, и, вопреки всем препятствиям, она, как правило, всплывает на поверхность. Прощаясь с этой главой, посмотрим на знакомый фронтиспис книги Спрата. В центре мы видим бюст Карла II, официального учредителя Общества; слева от него – фигуру Френсиса Бэкона, справа – Уильяма Браункера, первого президента.

На заднем плане – книжный шкаф, наполненный трудами членов Общества, и инструменты, которыми они пользуются в своих научных занятиях. Рисунок фронтисписа был выполнен Джоном Ивлином, а гравировал его Венцеслав Холлар, художник из Богемии, покинувший свою родину в 1627 году (возможно, по религиозным соображениям) и затем учившийся во Франкфурте у Маттеуса Мериана. Не правда ли, упомянутые подробности заставляют с новым интересом вглядеться в гравюру, и теперь мы замечаем, что на ней присутствует еще один персонаж: крылатый ангел с трубой, венчающий главу Карла II, основателя сего знаменитого Общества, лавровым венком. Ангельское крыло осеняет Бэкона. Теперь мы просто не можем не заметить всего этого, как не можем не спросить себя: а не хотел ли художник намекнуть на выражение “в тени крыл Иеговы”? Не должен ли бы ангел с трубой напомнить читателям о розенкрейцерском “Откровении”, о давних надеждах, осуществление которых столько раз откладывалось, но ныне наконец сбылось?» Франсис Йейтс на протяжении всей книги сдерживает себя, чтобы не поддаться мысли, что Бэкон не только был хорошо осведомлен о Братстве розенкрейцеров, а имел прямое касательство к его созданию. Помехой революционному выводу было крепко засевшее в сознании понятие, что Шекспир – это стратфордский Шакспер. Потому и осталось неосмысленным «потрясание копья» главы розенкрейцеров. А ведь Йейтс несколько раз писала о существовании «загадки Шекспира» и разгадку видела в углубленном изучении жизни доктора Ди, который, по ее мнению, идейно оплодотворил розенкрейцерство.

Речь идет не о мистическом ордене, ставшем позже одной из ступеней масонства, – или, сказать попросту, чертовщина в этой истории не замешана. Орден, или братство, был придуман с вполне реальными целями – распространять в зловещих сумерках постреформационной Европы свет знания. И судя по сочинениям и самих розенкрейцеров, и его приверженцев, круг их занятий был строго ограничен научными сочинениями. Автору шекспировских комедий и даже трагедий не было места среди ученых собратьев, для которых главная книга – Библия: у него ни в одной пьесе, ни в одной стихотворной строчке нет даже отголоска христианского верования. Если в первое десятилетие творчества «Шекспира» авторы – Бэкон и Ратленд – не ставили своего имени под выходившими в свет произведениями по соображениям придворной этики, то во втором десятилетии, когда созревало ученое братство, чья главная цель – война с невежеством, а Бэкон уже начал отстранять себя от литературных занятий ив конце концов совсем отрекся, ни ему, ни Ратленду не было резона сменить псевдоним на свои фамилии. Кто знал настоящих авторов, пусть знает. А прочие пусть остаются в неведении, есть ширма – Уильям Шакспер из Стратфорда. Да и вообще вопрос непростой, для многих не было однозначного ответа, кого более считать «Шекспиром».

Душевные свойства человека, его интересы и устремления с годами меняются, одни бледнеют, исчезают, другие разрастаются, как опухоль. Влияют на это разные, порой непредвиденные, обстоятельства.

Бэкон начинал творческую деятельность в Англии с претворения в жизнь амбициозной мечты создать английский литературный язык и английскую драматургию. Больше десяти лет по возвращении из Франции он этим и занимался.

Но у него всегда был еще один грандиозный замысел: дать новое направление развитию наук. В письме лорду Берли (1591 год) он пишет, что «сделал все ветви знания своей вотчиной». А Бен Джонсон в записных книжках говорит: «Он обогатил все стили… и высился как непревзойденный образец (stood as mark and acme) нашего