Поспешно расставив по местам подсвечники, я сгреб в сумку грязные тряпки и пустые бутылки из-под мази и других чистящих средств. Сосредоточив все внимание на том, чтобы удержать сумку в руках, я забросил ее на плечо и двинулся извилистым путем по залу, внимательно разглядывая вещи, которые мне еще не разрешали трогать.

Солнце заливало безделушки и гобелены золотым светом; пройдет еще несколько часов, прежде чем оно опустится за крыши, но в его сиянии уже появился оранжевый оттенок. Декоративные вазы сверкали. Инкрустированные шкатулки из красного дерева казались раскаленными. Мастер во мне – точнее, вор во мне – истекал слюной, но я лишь облизал свои холодные губы.

Покинув зал, я пошел по лестнице – но не вниз, а наверх. Если остановят, скажу, что ищу остальных или Векса. Я решил, что имею полное право пошастать по верхнему этажу башни.

Коридоры здесь были маленькими и наклонными, а комнаты казались оранжевыми в свете ламп, в которых горел китовый жир. На стенах висели пятнистые шкуры и шелковые шпалеры. Мне хотелось пройти по каждому залу, но на это не было времени. Я нашел большую приемную, одна стена которой была сделана из чистого стекла. За ней раскинулся черно-золотой город. Только мириады ламп и свечей подсказали мне, насколько он огромен.

К стенам комнаты были прикреплены полки из красного дерева; на них стояли красивые горшки самых разных размеров от крошечных до огромных, которые в одиночку не поднимешь. В горшках росли растения, находившиеся на разных стадиях увядания; я не удивился, увидев, что растения в самых труднодоступных местах были самыми засохшими. Между горшками стояли золотые лейки, потускневшие от слоя пыли, а также лежало несколько свитков и фолиантов.

Я думал, что в комнате никого нет, но вдруг из угла послышалось шуршание тростника по папирусу. Я увидел, как по полкам движутся тени.

Огромная голова поднялась, и пальцы, похожие на когти, сжались. Поначалу я замер, но потом повернулся и отвесил поклон.

– Заблудился, полужизнь? – прокаркала вдова.

Хорикс сгорбилась за небольшим рабочим столом, сидя почти ко мне спиной. У ее локтя стояла яркая масляная лампа. Она, как всегда, была в черном платье, но на этот раз не закрывала лицо капюшоном. Каскад серебристых волос падал на ее грудь и иссохшие плечи. Я представил себе, что она – скелет, спрятанный под множеством слоев одежды и оборок.

– Видимо, да, хозяйка. Пожалуйста, простите меня, – сказал я, не в силах сдвинуться с места.

– Ты – товар Темсы, верно?

У старой ведьмы хорошая память. Ее жестокость невозможно списать на старческое слабоумие.

– Да, хозяйка.

– Уже освоился?

Я решил вести себя прилично.

– Насколько этого можно было ожидать.

– Вижу, тебе нашли шарф. Отлично.

Моя рука двинулась к куску черной хлопковой ткани, намотанному на шею. «Шарф», точно. Для нищего – возможно. Мне приходилось постоянно напоминать себе о том, что мое положение в обществе не лучше, чем у нищего, а может, и хуже.

«Играй по правилам», – напомнил я себе.

– Да, хозяйка.

Вдова вставила перо в стеклянную чернильницу и вытерла руки о черную ткань.

– И как тебе это – быть мертвым? Видишь ли, в преклонном возрасте во мне проснулось любопытство. Я расспрашиваю всех теней, которые служат у меня. Большинство утверждает, что у них все чудесно, и они не знают тревог. Но я вижу, что они говорят мне не всё. – Вдова повернулась и посмотрела мне в глаза. Сейчас, когда она вышла из тени, ее лицо казалось менее морщинистым и почти добрым, если бы не сердитый взгляд и сжатые губы. – А ты, похоже, из тех, кто говорит все без утайки. Говори так честно, как хочешь, тебя за это не накажут.

Объяснять что-то другому всегда сложнее, чем самому себе. У тебя в голове все слова мира, но изо рта они вылетают неуклюже. Вот так я чувствовал себя в тот миг, когда впервые излагал свои мысли на этот счет.

– Это онемение. Это холод – как внутри, так и снаружи. Я не ощущаю ничего, кроме жжения меди, но медью меня бьют часто. Мои ноги словно превратились в замерзшие обрубки. Держать вещи в руках тяжело, и это бесит. Я ужасно скучаю по сну и с радостью согласился бы видеть кошмары, если бы мог спать. Но наибольшую боль причиняют необратимость и несправедливость ситуации, в которой я оказался, – то, что я просто призрак и не владею ничем, кроме шарфа. Хуже всего – знать, что меня убили, лишили меня жизни и свободы, и при этом понимать, что я ничего не могу изменить, и если никто мне не поможет, то я, скорее всего, останусь рабом навечно.

Я вдруг понял, что задыхаюсь, но это был просто рефлекс: я не дышал и, следовательно, задыхаться не мог.

– «Призрак»? Это слово из вашего языка, из языка крассов. Мы называем их «Тени», – сказала вдова, неодобрительно цокая языком, и ткнула костлявым пальцем в деревянную столешницу. – И шарф не твой, а мой. Догматы запрещают теням владеть собственностью. Запомни это.

Я сжал губы, чтобы не выругаться на нее.

– Мои врачи говорят, что я проживу еще много лет – и еще больше в виде свободной тени, если решу вскрыть себе вены и стану полуживой по своей воле. До сих пор мне становилось дурно от этой мысли, но ты поднимаешь интересные вопросы. Я люблю холод. А что касается меди, то мне всегда больше нравилось золото. Обрубки… думаю, они ничем не отличаются от костлявых мозолей, которые врачи называют моими ногами. И, конечно, если я сама себя заколдую, то моя жизнь в виде тени будет сильно отличаться от твоей.

«У меня не жизнь, а отчаянное положение» – подумал я. Вытянувшись во весь рост, я втянул в себя живот. Возможно, давить на вдову было слишком рано, но мне в спину дышал Векс, и я не знал, когда у меня снова будет подобная возможность.

– Вдова Хорикс. Тал. Хозяйка. Не важно. В Арке, как и в Крассе, наверняка должно быть правило против незаконного порабощения. Мы ведь живем по тем же Догматам, что и вы.

Она уставилась на меня; ее глаза были похожи на кремни.

– Верно, в Кодексе такое правило есть – в седьмой статье, если мне не изменяет память.

Ум у нее был острый, словно кинжал.

– Тогда я хотел бы подать иск. Если я не в силах вернуть себе тело, то, по крайней