– Сегодня по каналу «Культура» (он назвал время) будет программа «Культурная революция» про Александра Сергеевича Пушкина. Как вы думаете, мы сможем смотреть эту телепередачу?

– Сможем, конечно, как раз вовремя будем…

Во время передачи немец напряженно вглядывался в экран и иногда задавал филологу и переводчице Маше (в гости к которой мы приехали на Чистые пруды) и мне вопросы, если что-то не понимал. Впрочем, русский он знал блестяще, а Пушкина уж точно лучше двух спорящих на телеэкране. В студии вели спор писатель Веллер и телеведущая Конеген. Тема – устарело ли творчество Пушкина. Веллер утверждал, что устарело. Конеген бездарно опровергала. В общем, наискучнейший диалог. Главным аргументом против Пушкина у Веллера явились стихи давно забытого автора шестидесятых годов прошлого века, которые он, впрочем, прочел с жаром и пафосом, назвав современными. По аргументам Конеген можно было понять, что Пушкина она не читала. Совсем.

Оливер, смотря передачу, каждую минуту мрачнел все больше. И когда писатель Веллер в очередной раз объявил, что Пушкина никто не читает, Оливер отчетливо и ровно, перекрывая звук телевизора, произнес:

Слово «глупца» он выделил, глядя на Веллера. Маша захихикала. А я смотрел на Оливера новым взглядом. Как этот немец чувствует русского поэта. Как он нашел верную цитату, чтобы определить ситуацию и выставить спорящих теми, кто они и есть на самом деле…

Досматривали передачу уже краем глаза. Собирались пойти погулять. Жила Маша у Чистых прудов, туда и решили сходить. В коридоре встретились с Машиным отцом. Он налаживал удочки, видимо, собираясь на рыбалку.

– Куда рыбачить поедете, Виктор Петрович? – из вежливости спросил я.

Виктор Петрович остановился, посмотрел на нас, улыбнулся и произнес:

– В Знаменку – деревня такая под Тамбовом, где Наташка Гончарова родилась.

– Жена Пушкина? – тут же спросил Оливер.

– Она, – ответил Виктор Петрович.

По дороге к Чистым прудам я расспрашивал Оливера о цели его приезда.

– Все, что можно узнать о Пушкине здесь, можно и в Мюнхене прочесть. Я поеду в Тригорское. Посмотрю. Но хочу быть в Москве. Хочу понять русских.

Я думал, что ослышался.

– Понимаешь, те русские, которые сейчас здесь, – это не те, которые тогда, при Пушкине, были…

– Ты уверен?

Я задумался. Что я мог ему ответить?.. Я даже не знал, что, собственно, он собирается понять в нас, русских.

– Вот Чистые пруды. Раньше здесь было много рыбы.

Немец кивнул и достал блокнот. Видимо, он считал эту информацию полезной.

Мы сели на скамейке на Чистых прудах. Я собирался спросить Оливера о его изысканиях, когда со стороны озера раздался басовитый мужской крик:

– Бляяяяяядииии!

Мы обернулись. Ситуация был замечательна. В воде по пояс стоял мужик неопределенного возраста в намокшей уже одежде. Он был явно навеселе. Если не сказать больше. В воду он забежал, спасаясь от трех ментов, которые стояли рядом на берегу и которым предназначался этот истошный крик.

Менты явно не знали, что делать. Лезть в грязную воду Чистых прудов им не хотелось, да и просто было невозможно раздеваться здесь, в публичном месте, а нырять в форме и того хуже. Поэтому они стояли на берегу и растерянно смотрели на мужика. А тот, почувствовав, видимо, что находится в безопасности, продолжал оскорблять представителей власти.

– Пидармо-о-о-оны! – крикнул он.

Оливер с блокнотом повернулся к Маше и быстро спросил:

– Что значит это слово?

Невозмутимая Маша хлебнула пива из бутылки и перевела с русского на русский:

– Он говорит, что эти милиционеры – лица с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

– Геи? – переспросил Оливер. – Откуда он знает?

– Интуиция, – ответила невозмутимая Маша.

Оливер что-то записал в блокноте.

Между тем на берегу собралась толпа наблюдателей. Менты попытались вступить в переговоры.

– Вылезай. Мы только проверим документы, – соврал мент.

В ответ раздалось изощренное ругательство. И смех толпы.

Оливер повернулся к Маше. Та перевела:

– Он сказал, что имел сексуальную связь с документами. И со всеми милиционерами. Причем он был активной стороной, а они пассивной. Но он сказал гораздо короче.

Глаза немца чуть округлились от удивления. Он опять черкнул что-то в блокнот.

– Тебе все равно придется вылезти, – крикнул мент.

– Ага, – ответил мужик. – На том берегу.

И пустился вплавь к другому берегу.

– Уйдет! – сказал один из ментов и бросился к «уазику». За ним – остальные.

Пока мужик плыл, они объехали пруд и остановились на том берегу, вылезли. Недавняя мизансцена повторилась. Только теперь на другом берегу. Мы не слышали, что говорили менты, но услышали крик мужика:

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!

– Это песня русских моряков. О том, что они никогда не капитулируют, – не дожидаясь вопросов, перевела Маша.

– Но он должен будет вылезти. Понимаете, это опасно. Переохлаждение.

– Переохлаждение? Хрен он вылезет. Менты у нас куда опаснее. Так что мужик победит.

И будто в ответ ей с противоположного конца озера раздался жизнеутверждающий крик:

– БЛЯЯЯЯДИИИИ!

Мы опять стали наблюдать, что происходит на том берегу. Мент наконец решился лезть в воду. Но, как всегда, представителя власти сгубили полумеры. Толпа с хохотом наблюдала, как милиционер подворачивает свои серые штаны. Картинка действительно смешная, если учесть, что мужик, за которым собирался лезть мент, стоял в воде по грудь.

– Врешь, не возьмешь! – крикнул мужик и медленно, словно наслаждаясь купанием, поплыл к нашему берегу.

Мент, видимо, передумал лезть.

– Патовая ситуация. Как в шахматах, – сказал я. – Типа вечного шаха. Только наоборот.

Народу собиралось все больше и больше.

Менты же между тем решили применить новую тактику. Оставив своего коллегу на том берегу, сами погрузились в «уазик» и поехали к нам, наперерез мужику.

– Да, плавать теперь бесполезно, – расстроилась Маша.

Но мужик, видя, что тактика врага изменилась, нашел блестящий выход. Он изменил курс и начал грести к домику для лебедей в центре озера. Доплыв до этого маленького плота, он уцепился за край руками и, легко вспрыгнув, оседлал птичий дом.