Ему вдруг захотелось узнать, чем же закончила та алкоголичка.

И он легко выведал у местных старух, что и мать и дочь живы. Обитают в городе. Их можно увидеть у местного храма.

Когда он услышал: «У храма», то представил себе побирушек, которые всегда ходили к храму сшибать рубли у сердобольных прихожан.

В воскресенье он пришел к храму. Они выходили с воскресной службы, и он сразу узнал алкоголичку. Она сильно постарела. Выглядела много старше своего возраста. Но была трезва. Рядом с ней стояла ее дочь.

Ну конечно, он-то и забыл, что прошло время, в его воображении она все еще была той девочкой, что спала в куче грязного тряпья. Сейчас это была стройная черноглазая девушка лет за двадцать.

– Мам, мужчина хочет поговорить… – сказала она.

Мать взглянула на него. И он не нашелся сказать ничего, кроме того, что вертелось на языке:

– Не пьете больше?

– Нет, – ответила женщина, больше похожая на старуху. – С тех пор.

– Значит, такое возможно, – сказал он. – Ремиссия.

– Мам, кто это? – спросила дочь.

– Это тот мужчина, который… – Женщина запнулась. – Он купил дом и нам…

– Рад, что у вас все так сложилось, хотя уверен был… – Он недоговорил, пробормотал что-то на прощание, развернулся и пошел домой.

Но девушка догнала его.

– Знаете, вы меня извините… – Она на мгновение замолчала.

– Да, что?

– Я росла в том доме, мне бы очень хотелось еще раз в сад заглянуть. Я сто раз ходила рядом, но теперь у вас забор огромный, а что за ним? Остался сад.

– В целом да. Только стекло битое вывезли. Деревья все целы. Жена любила сад…

– Можно нам с мамой взглянуть? Мы зайдем ненадолго? Не в дом, конечно. Просто сад посмотреть. Я там росла…

– Можно, – ответил он.

– Спасибо! Вы такой хороший человек! Такой хороший!

– Да ну, что вы! Приходите, – сказал он.

И вдруг ощутил то самое, давно забытое чувство, то самое, которое до этого испытывал, возможно, лишь один раз.

Это была радость.

Обернулся, увидел ее и запомнил, маленькую фигурку, стоящую на горе.

Он спускался ниже и ниже, а она оставалась силуэтом на фоне ярко-голубого неба и солнца.

Он уходил, а она махала ему рукой на прощанье. Широким, отчаянным движением, так, чтобы он видел издалека. Еще долго-долго.

Всю жизнь.

* * *

Он обернулся, увидел ее и запомнил, маленькую фигурку, стоящую на горе.

И в это мгновение ему пришло в голову, что нужно обязательно развернуться и пойти назад, к ней. Сказать что-то важное, то, что он не смог, не сообразил, не решился сказать пять минут назад.

Но возвращаться, когда ты уже попрощался, глупо. Нужно ведь, пока забираешься на эту гору, придумать, что такого важного ты должен сказать там, наверху. А в голову ничего не приходило.

Ничего, кроме одной мысли. Забираться будет тяжело. Ноги заболят. Придется цепляться за растущую между камнями жесткую траву. Царапать пальцы.

В отличие от этой девушки, он всегда с трудом забирался в гору.

И вообще, путь вниз всегда легче. Это точно.

Всегда.

* * *

Он обернулся, увидел и запомнил ее силуэт на фоне неба и солнца.

А ведь только что, несколько мгновений назад, они стояли там вместе…

И то, что здесь и сейчас, в этот момент, становилось безвозвратным прошлым, совсем недавно было самым реальным, единственным на свете…

– Тебе скоро уходить.

– Да, нужно убегать. Без четверти двенадцать.

– Как жаль. Так тебе мама сказала?

Она улыбнулась.

Нет, она не хотела обидеть его. Ей нравилось то, что она чуть старше, чуть-чуть выше ростом и гораздо, гораздо более самостоятельна.

Конечно, она не хотела его обидеть.

Но он обиделся.

– Почему мама? Может, я сам решил!

Он понял, что совсем не убедителен, и да, это мама сказала ему. И да, ни один нормальный парень не скажет: «Мне нужно быть дома без четверти двенадцать». Он скажет: «Мне пора», или: «Ну, я пошел», или: «Побреду, что ль».

А «без четверти двенадцать» – точно мама.

Но не это беспокоило его.

– Может, я сам решил?

– Конечно, сам! Просто решил и все.

– Ну да… Надо. – Он подумал и неожиданно для самого себя добавил: – Нужно подготовиться к завтрашнему утру.

Зачем он это сказал?! Опять проболтался так, будто ему не четырнадцать, а тринадцать. Будто под взглядом ее синих глаз из него само собой вырывалось что-то лишнее, что-то, что он хотел и не мог удержать.

– К завтрашнему? – Она улыбнулась одними краями губ и посмотрела как-то особенно. – Что же будет завтра?

Он не хотел рассказывать. Вот все, что угодно, но не это. А она смотрела и смотрела. Если бы она хоть на минутку отвернулась, он бы смог собраться с мыслями, он бы…

– Наверное, завтра ты опять будешь нырять за царь-крабом? – подсказала она, и в ее глазах вдруг отразилось море. Зеленое и бесконечное. С песчаным дном, с прозрачной водой и плавно, в бесконечном танце качающимися водорослями, с камнями, под одним из которых прячется царь-краб.

– Да, – ответил он. – Да. Совершу еще попытку.

Про царя крабов он прочитал в какой-то приключенческой книге. Что-то прочитал, а остальное придумал, чтобы произвести впечатление на эту девочку.

Еще в самую первую их встречу, здесь, на горе…

Она была местная, из поселка под горой, и ходила сюда собирать какие-то растения для матери. В ее руке всегда была измятая целлофановая сумка.

* * *

– Здесь, ближе к подножию, растут каперсы. Они своеобразные, – сказала она вместо приветствия, точно продолжая разговор.

– Каперсы? Даже не знал, что это растения.

– Растения. Довольно своеобразные. У нас растут. Под горой. А ты и не знал, верно?

Она умела говорить так. Вроде не обидно, без издевки, но его все равно задевало.

– Не знал, что растение. Не знал, что своеобразное. Но слово-то знал.

– Интересно. Редко кто знает. Местные, и то не все. Откуда?

– Бабушка любила повторять…

– Что?

– Про каперсы. Непонятное. – Он задумался и вдруг вспомнил бабушку. Ее рассеянную улыбку, серые глаза с близоруким прищуром и непонятные присказки, которые она часто повторяла, совсем, казалось, не к месту.