– М-Мэтти.

Просто невыносимо произносить ее имя вслух, называть его другому человеку. Я даже Хави его не говорила. Я вообще очень, очень давно не произносила ее имя. Даже в разговорах с Мэй Бет Мэтти стала «ей». «Она». Потому что я не могла…

Просто не могла.

– Что не так? – спрашивает Кэт, потому что у меня на лице все написано.

– Ничего.

– Прости, если что…

– Все н-нормально. П-просто давно ее н-не видела.

Я прерывисто вздыхаю. Мне нехорошо. Ощущение, будто я едва вынырнула из горячечного бреда. Вспоминаю, что произошло у дома Сайласа. Едва вытертую с лица кровь. Такое чувство, будто это было сто лет назад, но когда я смотрю на часы, оказывается, что не прошло и пары часов.

– Расскажи о ней.

– О ком?

– О сестре.

Я смотрю вперед, на дорогу, пытаясь разглядеть, где заканчивается стена дождя, но погода успела испортиться еще сильнее, и за окном больше вообще ничего не видно. Небо уже почти черное. Я едва успеваю подумать, что надо бы съехать на обочину, как вдруг машина начинает скользить по асфальту.

Я теряю управление.

«Шевроле» вылетает на встречную полосу, и Кэт хватается за дверную ручку. Я слышу, как она шепчет «О черт», а сама поворачиваю руль в противоположную сторону. Большая ошибка. Я лихорадочно вспоминаю, что же нужно делать в таких ситуациях. Выжимаю педаль тормоза. Тоже не то. Когда «шевроле» наконец прекращает вращаться, он оказывается поперек дороги. У меня ощущение, будто я сейчас умру. Машина, которая едет по встречной, сначала бешено сигналит, а потом резко обгоняет нас. Потом все стихает, и слышно только, как мы с Кэт задыхаемся от шока и облегчения, радуясь, что не попали в аварию.

Проходит целая вечность, прежде чем Кэт произносит:

– Наверное, лучше бы нам остановиться.

– Д-да, – отвечаю я, когда наконец удается разжать зубы. Я поворачиваю машину, и мы выезжаем на нужную полосу.

Через десять миль я нахожу, где припарковаться, и даже несмотря на то, что я не сумела управиться с машиной, у меня по крайней мере хватает мозгов не останавливаться на обочине с выключенными фарами. Мы оказываемся рядом с полем у озера. Слегка успокоившись, Кэт пытается объяснить мне, что делать, если я снова окажусь в подобной ситуации, и я начинаю беситься, потому что и так все знаю. Я знаю, что не нужно давить на тормоз, а руль надо поворачивать в том же направлении, куда сносит машину. Я не вспомнила об этом, потому что на практике все ощущается совсем по-другому. Я зажмуриваюсь. Она наконец понимает, что перегнула палку, и говорит:

– Кажется, я тут не помощница.

Я открываю глаза:

– Да.

Кэт прижимает нос к стеклу:

– Когда ж кончится дождь?

– Н-не знаю.

– Ну, руль-то можно уже отпустить.

Я ослабляю хватку, снимаю оцепеневшие пальцы с руля и пытаюсь их согреть. Кэт подбирает сумку с пола и вытаскивает из нее отсыревшую дорожную карту, комок пакетов и пухлый блокнот. Она раскладывает их над приборной панелью со словами:

– Надо бы посушить свое барахло.

Я указываю на блокнот:

– Что т-там?

– Это дневник.

Она коротко улыбается, открывает блокнот и показывает мне пару страниц, но я не разбираю слов из-за потекших чернил. К некоторым страницам прилеплены стикеры, билетики и другие памятные вещи.

– Я записываю всякое. О местах, в которых бываю, о людях, которых встречаю. И что о них думаю.

– И что т-ты н-напишешь обо м-мне?

– Пока не решила. – Кэт раскрывает блокнот и кладет его над приборной панелью обложкой вверх. – Я вроде как из дома сбежала. Уже два года скитаюсь.

– Это в-видно.

– По чему именно?

Я пожимаю плечами:

– П-по тебе.

Она улыбается краем рта, а потом поворачивается к окну и смотрит на поле. Вдали виднеется какой-то сарай, который, кажется, вот-вот развалится. Я крепко зажмуриваюсь, трясу головой.

– М-моя сестра т-тоже однажды сбежала из д-дома.

– Да?

– Б-было дело.

По коже начинают бежать мурашки. Я оглядываюсь на заднее сиденье, чтобы убедиться, что там пусто.

– Она хулиганка, да?

– Ага.

– Ох уж эти подростки.

– Она б-была такой н-неблагодарной. В-всегда творила н-невесть что. Н-не давала мне и в-вздохнуть спокойно. В-всегда все д-делала назло.

Усталость даже хуже, чем опьянение. Не контролируешь, что говоришь, и не можешь остановиться. Слишком поздно понимаешь, что ляпнул. Такое ощущение, что я предала Мэтти. Хочу взять свои слова обратно, потому что обычно я о Мэтти так не говорю. Думать я могу что угодно, но нельзя говорить такое о своей семье. «Я бы умерла за Мэтти», – хочется сказать мне. Если уж Кэт что-то знает обо мне, то пусть знает это. А не то, что Мэтти меня иногда бесила. Тринадцатилетки часто бесят своих родных, в этом нет ничего криминального.

– Может, вы еще помиритесь.

– А у т-тебя к-кто-нибудь есть? – спрашиваю я. Я не хотела с ней ничем делиться, поэтому надо выжать из нее ответную откровенность.

– В смысле?

– Ну, р-родители?

– Ну да, есть.

– Х-хорошие люди?

– Сносные.

– Т-тогда почему ты с-сбежала?

– Так нужно было.

– Почему?

– Отец у меня говнюк.

– Т-ты же с-сказала, что они с-сносные.

– Ну да. – Кэт смеется. – Я же не должна вываливать на всех подряд подробности своей жизни… Хотя какая разница. Мой отец – тот еще говнюк, я устала быть его мальчиком для битья, вот и все. А мама приняла не ту сторону. Бла, бла, бла.

– Г-грустно, – отвечаю я. Она пожимает плечами. – А у м-меня нет отца.

– Да?

– У моей м-мамы была к-куча хреновых м-мужиков.

– Зато в промежутках между ними можно было расслабиться хотя б ненадолго.

– Не-а, о-она их м-меняла как п-перчатки.

– Уважуха, мама Сэди! Сразу ясно: роковая женщина. – Кэт хихикает. Я нет. Она разглядывает мое лицо. – Что, так много мужиков? Расскажи о самом хреновом.

Я пожимаю плечами.

– Ну чего ты, – подначивает она.

– …

Я не должна ни с кем ничем делиться, но она права: какая разница? Я держусь одной рукой за руль, другой откидываю волосы со спины, пытаясь нащупать шрам от сигареты. Потом жестом предлагаю Кэт полюбоваться.