– В смысле слабость?

– Да.

– Моя жена. – Он смущенно улыбнулся и лег лицом к звездам. – И была ею всегда.

Если поселок при руднике Байлен Майн был деревней, то при Пилчард Майн – настоящим городом, который раскинулся вокруг котлована – широко открытой раны на поверхности земли, уходящей вглубь кольцами, как будто кто-то бросил в воду громадный плоский камень. По краям его расположились хижины, лачуги и просто палатки. Все брало начало от прииска – телеграф и почта, пакгауз, два ресторана, кузница, извозчичий дом. Прииск платил рабочим, рабочие платили бизнесу. А бизнес был организован прииском, так что деньги возвращались в те же глубокие карманы, из которых появлялись.

Открывать трактиры и пабы в радиусе нескольких миль от прииска было запрещено. Однако пьянство – это порок, с которым можно бороться, но не истребить, поэтому расположенные здесь два пансиона имели в цокольных этажах помещения для карточной игры, где подавали алкоголь. Продажных женщин привозили сюда каждую среду поездом.

Магазины были открыты, но движения на улицах практически не было. Все мужчины были под землей. Едкий воздух раздражал нос, от него першило в горле. Земля содрогалась от металлического звона вбиваемых свай. Лошади Гана нервно переступали, раздувая ноздри.

– Высадите меня у конторы прииска! – скомандовал мистер Файерфилд.

Ган двинулся на стук механических стальных кувалд. Гулкие удары резонировали в груди. В воздухе висел запах руды и каменной пыли, от которого сводило зубы. Ничего красивого здесь не было. Солнце заслоняли клубы серо-голубого дыма. Никаких цветов. Никаких птиц. Только орудия труда. Ржавый металл. И люди.

– Я пробуду там некоторое время. – Мистер Файерфилд застегнул свой белый пиджак, и Ган остановил лошадей, чтобы тот мог сойти. – Оставьте повозку на главной улице, – распорядился американец.

Ган видел, как он вошел в здание конторы – сильный и уверенный в себе.

Найдя место для повозки, Ган вытянул ногу, отстегнул протез и дал культе передохнуть. Он был не против подождать. Ждать для него было так же естественно, как двигаться. Минуты бегут за минутами независимо от того, идешь ты или сидишь. Он вынул яблоко и впился в него зубами – каждый хрустящий укус, казалось, заглушал металлический гул, висевший в воздухе. Ган полагал, что встреча эта займет бóльшую часть дня. «А может, и весь день», – лениво подумал он. Оуэн никогда не говорил, куда они направятся дальше. Возможно, придется ехать всю ночь. Ган швырнул огрызок в пыль и, перебравшись в заднюю часть повозки, положил голову на свои пожитки. Под оглушительную колыбельную работающего прииска он заснул.

Проснулся Ган оттого, что пересохло во рту. На усах засохла струйка слюны. Ощупав щеку, он почувствовал, что на ней остался след от жесткого края скатанной постели. Он напился из фляги, привязал свою деревянную ногу и помочился под эвкалиптом. Потом вычесал лошадей, повесил им на морды мешки с кормом и остался ждать у повозки.

Мистера Файерфилда видно не было – впрочем, как и кого-либо другого. Ган взглянул на контору управляющего и ухмыльнулся.

– Что угодно отдал бы, чтобы стать мухой на той стенке, – пробормотал он и от скуки принялся рассматривать фасады домов.

Пансион с верандой, полностью закрытой противомоскитной сеткой, выглядел весьма прилично. Там были видны столы и стулья ресторана. А он проголодался.

Если разговор прошел удачно, возможно, мистер Файерфилд захочет отметить это событие. Судя по всему, он относился как раз к такому типу людей. И тогда они, может быть, тут и заночуют. «Как тебе такое развлечение, парень из трущоб Сиднея? Остановиться в шикарной гостинице за счет американца. А может, и полакомиться стейком в местной столовой». Да, это было бы здорово, просто счастье! «Хотя, – возразил он сам себе, – такое везение бывает не каждый день».

Богатый американец ему симпатизировал, и это было приятно. Ган уже начал привыкать и больше не чувствовал себя не в своей тарелке. Ему мистер Файерфилд тоже нравился, хотя тот был умен и вряд ли относился к нему как к равному. Ган даже немножко возгордился. Кто знает, к чему это может привести. Он может показать этому человеку множество приисков. Если он сделает все правильно, если найдет для американца реальное дело, какое он хочет, то, черт побери, и на самом деле может получить эту работу! Из того, что они видели, Байлен по рангу находился на самом дне. А вот Пилчард подойдет. Хорошо жить в городе. Он мог бы работать в Пилчарде. «Черт, к тому же есть еще и Питтсбург. Раньше выбора вообще не было». Его сломанный нос защекотал слабый аромат забрезжившей надежды, сладкий и неведомый.

Из боковых дверей кирпичного здания управления вышел молодой человек и не спеша направился к повозке. По лицу его блуждала ухмылка, как будто он только что услышал старый анекдот. Ронни Питерс. Ган несколько раз пересекался с ним во время перевозок. Противный конторский чиновник, пытающийся пробиться наверх.

– Здорово, Ган, – помахал рукой Ронни.

– Здорово, – откликнулся Ган, на всякий случай сунув руки в карманы.

Он следил за лицом парня, пытаясь догадаться об итогах встречи, но тот только почесал затылок и еще шире улыбнулся своей омерзительной улыбкой:

– Черт, а этот мужик мастак рассказывать всякие истории!

– Я поездил с ним немного, – кивнул Ган, гордясь таким знакомством. – У него их пруд пруди.

Ронни протянул руку через борт повозки и, подхватив сумку, поставил ее на землю, а потом полез за кожаным саквояжем.

– Эй, – окликнул его Ган, – это принадлежит мистеру Файерфилду!

– Я знаю. – Ронни поставил тяжелый саквояж на землю и потянулся за следующим. – Он сказал, чтобы я занес все это внутрь. – Он забрал остатки багажа и похлопал Гана по плечу. – А ты, приятель, теперь свободен, можешь ехать.

Из уст мальчишки это прозвучало оскорбительно и глупо. Ган откинулся на деревянную спинку сиденья и скрестил руки на груди:

– Нет. Я подожду мистера Файерфилда.

– С тобой все, приятель. Он сказал отослать тебя. Езжай своей дорогой.

Ган презрительно сплюнул на землю и ухмыльнулся:

– Ты, должно быть, неправильно понял. Мы с ним будем ездить еще по меньшей мере неделю. Наверное, он просто хочет заночевать в этом городе.

– Ты ему кто – мать родная? А расслышал я все правильно. – Ронни нахмурился. – Он сейчас курит дорогие сигары и прихлебывает скотч. Он сказал: «Не поеду я дальше на север. Какой смысл ехать дальше, когда уже нашел то, что нравится?» – Парень пытался подражать американскому акценту, но получалось у него отвратительно. Ронни просто сиял. – Нет, я ясно слышал каждое его слово. Этот малый разговаривал со мной как с приятелем. «Ронни, мальчик мой! – сказал он. – Принеси багаж и отошли этого бедолагу домой! – А потом добавил: – Клянусь, если я посижу в этой развалюхе еще хотя бы минуту, мои яйца не выдержат и треснут, как грецкие орехи!»