Шеф, что-то пробормотав в сторону фрау Шуман, вылез из-за стола и легкой рысью двинулся к двери — по всей видимости, заниматься проблемой согласования этого вопроса. Молнара это только обрадовало — между ним и главным инспектором Ковачем тлели давние и глубокие разногласия.

Он обернулся к своей спутнице:

— Юля, если согласие будет получено — а я не сомневаюсь, что оно будет получено — то под каким соусом мы заставим въезжающие фуры проходить сканирование?

— Боже, Ференц, вы удивляете меня своей наивностью! Ни в коем случае нельзя говорить об этом водителям и экспедиторам! Это должно происходить тайно! Сколько примерно российских грузовиков проходит в сутки через Захонь?

— Когда как. До августа прошлого года — по пятьдесят машин, сейчас — машин двадцать-тридцать, не больше. Сейчас довольно много идет украинских, белорусских, даже, бывает, казахстанских грузовиков. Но, правда, более чем изрядно транзитных машин. Увы, объемы нашего экспорта уже не те! Русский дефолт обрушил наш рынок консервации…

— Значит, еще лучше. Тридцать машин в сутки проверить — пара пустяков. Сканер может работать в десяти метрах от исследуемого объекта. Вот и запланируйте такое размещение нашей машины, чтобы никто из въезжающих русских ничего не заподозрил.

— Юля, можно задать вам вопрос вне служебной плоскости? Вы лично одобряете грядущую агрессию против сербов?

Фрау Шуман едва заметно вздрогнула, но, быстро взяв себя в руки, сухо произнесла:

— Господин Молнар, я работаю на правительство Федеративной Республики. Если канцлер посчитал нужным участвовать в умиротворении Косова, в защите подвергающихся геноциду албанцев — я обязана выполнять свою работу.

— Юля, но ведь и вы, и я имеем доступ к реальной информации. И вы, и я знаем, что никакого геноцида, на самом деле, нет. Что все это хорошо срежиссированная кампания, целью которой является прекращение де-факто независимости Югославии. И что ложь, помноженная на миллион, все равно остается ложью.

Немка метнула в сторону старшего советника уничтожающий взгляд, но затем, взяв себя в руки, произнесла как можно более равнодушным тоном:

— Господин старший советник, мне нет дела до политической подоплёки всех этих событий. Моё руководство требует от меня безукоризненного выполнения моих служебных обязанностей — я, между прочим, как и вы, за это жалованье получаю. Раз уж нам с вами пришлось работать в этой сфере человеческой деятельности — весьма, признаюсь, далёкой от понятия чести и благородства — так давайте не строить из себя девушек из института благородных девиц. В конце концов, как гласит русская поговорка, с волками жить — по-волчьи выть.

Фрау Шуман замолчала, а затем, взглянув в глаза своему собеседнику, тихо добавила:

— Ференц, когда-то давно, тысячу лет назад, я готова была отдать все, что у меня тогда было, за то, чтобы один молодой человек сказал мне всего одно слово, которое я хотела услышать от него больше всего в жизни. Он мне его не сказал. После этого я спрятала свое сердце в самый глухой ящик самого дальнего шкафа, и надеюсь уберечь его там от мерзостей этого мира на как можно больший срок. Мне жаль сербов — но я не вижу для них выхода, кроме одного — смириться и идти под ярмо; наше или американское — это уж как получиться. Их все равно сломают — и они сами в этом виноваты. То, что русские пытаются им помочь — дело русских. Наше дело — предотвратить факт ввоза на вашу — а потом и на нашу — территории опасного оружия. За это нам и платят. А эмоции… иногда это слишком больно, дружище Ференц…

* * *

— Игорь, ты ни хера не понимаешь. Ну и что, что не будет возврата НДС? Да на хрен он вообще нужен? Чё ты в него упёрся?

— Блин, Саня, да ты чё, издеваешься? Двадцать процентов! Если мы официально вывезем эти твои пианины, то потом вернём пару косарей точно. Они тебе лишние? Мне — нет.

— Игорь, да мы же на курсе эти двадцать процентов дважды отобьём! Ну, вот смотри. На белорусские деньги по реальному курсу этот ящик — бэ-двадцать четыре — стоит двести десять долларов. Глянь прайс завода на валютную цену!

— Ну, глянул.

— Ну и что ты там увидел?

— Триста пятьдесят бачей.

— О! Если мы покупаем эту музыку за белорусские, а затем вдуваем за валюту, но проводим ее не как возврат валютной выручки — это, ясное дело, в убыток — а как бартерный контракт, то есть берем на эти баксы тот же сок или горошек — то прибыль у нас сто процентов!

— А если заловят?

— Ну кто, кто заловит? Кто будет что знать? Если ты сам не проболтаешься — все можно будет сделать тип-топ!

— Ладно, дай еще раз расклад.

— Берем двадцать семь пианин по двести десять баксов за штуку. Всего пять тысяч шестьсот семьдесят долларов. Так?

— Ну, так.

— Платим за оформление шестьдесят долларов, потом за сертификат, за сэмээрку, за книжку МДП, за всю остальную хрень — еще двести сорок баксов. Загруженная машина, таким образом, встает нам в пять тысяч девятьсот семьдесят. Грубо — шесть косарей.

— Ну.

— Хрен гну! Транспортные расходы — полторы штуки. Командировочные наши с тобой — еще косарь. Итого вся эта музыка в городе Будапеште будет стоить восемь тысяч четыреста семьдесят баксов, ну, если округляя — восемь с половиной штук. Я эти деньги возьму у одних ребят — эту же сумму им нужно будет и отдать потом. В Будапеште отдаем Яношу эти пианины по четыреста пятьдесят бакинских — на выходе двенадцать тысяч сто пятьдесят. Правильно?

— Ну, по ходу правильно.

— Откладываем в сторону пять тысяч — пусть это уже будет наша прибыль.

— Пусть.

— Закупаем на семь сто пятьдесят, которые у нас остаются для продолжения операции, где-то тридцать тысяч банок горошка — по двадцать четыре цента за банку.

— Закупаем.

— Ввозим его сюда на этой же фуре, то есть за транспорт мы уже проплатили — и продаем, не растамаживая, по тридцать центов за банку. Итого получаем двенадцать тысяч баксов.

— Так было ж больше!

— Блин, Игорь, ты что, вообще тупой? Пятерку уже отложили в сторону!

— А, ну да. Точно.

— Восемь с половиной тысяч отдаем тем ребятам, что мне дали бабки. Чистая прибыль до налогообложения составит три тысячи пятьсот долларов. Платим налоги, всякие отчисления, зарплату ты своей девочке отслюнишь на три месяца вперед — итого у тебя остается две тысячи сто баксов.

— О! А ты говорил — стопроцентная прибыль!

— Так оно и есть. Вложили реально восемь с половиной тысяч, вытащили семь сто. Ну, не стопроцентная, но девяносто — точно.

— Ладно, согласен. Уморил, блин.

Этот разговор происходил в середине февраля в офисе фирмы 'Авитекс', в городе Минске, и главными действующими лицами в нем были Одиссей — который убеждал своего собеседника принять участие в сделке — и Игорь Шешко, директор и хозяин вышеуказанной фирмы. Кроме двух яростно спорящих мужчин, в кабинете находилась смазливая девица, время от времени подливавшая им кофе, в иное же время исполняющая обязанности секретарши и — когда найдет охота — дежурной любовницы господина Шешко; она слушала спор и, как истинная женщина, не вмешивалась — но старательно вникала в суть проблемы, стараясь никак свой интерес не обозначать.