— Задеть меня пытаешься? — злорадно ухмыльнулся.

— Ни в коем случае, — а самой уже до трясучки хотелось ощутить его губы на своих. Это уже ненормальность! Одержимость!

— Но ты задела, поздравляю, — и прижался к ней, позволив Лизе всецело ощутить, насколько она его задела.

— Мам? — раздалось как всегда невзначай. — Вы иглаете? А как зе я?

Рядом стоял Паша весь перемазанный вареной сгущенкой.

— Пора ему сказать, — улыбнулся сыну Евгений.

А у Лизы душа свернулась клубком. Признание Паше — это последний рубеж, преодоление которого изменит всю их жизнь. И что будет дальше неизвестно, отчего страшно, больно, горько. Действительно ли Соколов постарается стать её мальчику отцом, по-настоящему родным человеком или попробует новый статус на вкус, поймет, что не его это и поминай, как звали?

— Жень, — вдруг посмотрела на мужчину глазами полными страха, — пообещай мне кое-что… прямо сейчас.

— Что? — аж растерялся.

— Что… — и две крупные слезинки скатились по щекам, — что не будешь играть с его чувствами. Да, он маленький, но дети сильно привязываются, а потом страдают, если их бросают.

— Послушай, — осторожно стер слезы, — я его не брошу, никогда. И… — но договаривать не стал, хотя очень хотелось сказать, что её тоже не бросит, что в лепешку расшибется, но заслужит доверие, любовь.

— Ладно, — прикрыла глаза, — тогда скажи ему сам.

— Спасибо.

Евгений взял Пашу на руки и не утерпел, поцеловал в голову. Как давно он собирался это сделать, но словно бы не мог, боялся чего-то, чурался. А сейчас смог.

— Дядя Зеня, мусины не целуются, — произнес гордо.

— Да? — вытаращился на него. — Буду знать. Слушай, — усадил малыша на диван, сам опустился на корточки напротив. — Я хочу тебе кое-что важное сказать.

Лиза тем временем так и стояла у стены, разве что руки заложила за спину, чтобы скрыть дрожь.

— Слусаю, — а сам уже поглядывал на машинку, дожидающуюся его у кресла.

— Помнишь, я тебя про твоего папу спрашивал. Ты еще сказал, что он в лес ушел.

— Да, — кивнул. — Его волки съели.

— Нет, Паш. Его не ели волки. Он живой и здоровый. Просто он заблудился, потом долго ходил, искал дорогу обратно. И нашел.

— И где мой папа? — принялся оглядываться.

— Я твой папа.

— Ты дядя Зеня, — нахмурился. — Ты вывалился из велтолёта, а деду тебя насол. Неузели забыл?

— Э-э-э-э, — почесал затылок, — ну, да. Все верно. Я вывалился, а твой дедушка меня спас. А знаешь, куда я летел на вертолете?

— Куда?

— Тебя искал, — да, пришлось соврать, отчего стало не по себе, но как еще ему объяснить? — Только погода была плохая, дул сильный ветер, вот и упал вертолет. Но я твой папа, Паш.

— А мозно мне масынку взять? — как-то весь сжался, начал медленно сползать с дивана. — Я хочу поиглать.

— Да, конечно. Беги.

И Паша с большим облегчением схватил машину и умчался в их с Лизой комнату. А Соколов в состоянии полнейшего замешательства сел на диван и застыл. Все как-то не так получилось. Пашка словно вообще испугался. Или расстроился?

— Я же говорила, — Лиза подошла к нему, — он еще маленький.

— Да, ты права… наверно, — продолжал смотреть в одну точку. — Только вот он убежал от меня. Значит, что-то да понял.

— Растерялся. Он просто не знал, как реагировать. Видел, что ты от него чего-то ждешь, хочешь. И не понимал, чего именно.

— Н-да, думал, будет иначе, — откинулся на спинку.

— По-киношному? — присела рядом. — Но так не бывает, Жень, — вдруг испытала жалость к нему. Уж слишком расстроенным и каким-то отчаявшимся выглядел. — Здесь нужно время, чтобы вы оба привыкли. Пашка привыкнет быстро, а вот ты…

— Все думаешь, каким я был четыре года назад, таким и остался?

— Ну, люди не меняются, как бы нам того ни хотелось. Твой характер при тебе. Принципы, убеждения, приоритеты.

— А что с моими приоритетами не так? — покосился на нее.

— Ты и сам знаешь. Работа и только работа. Помнится, ты же мне и говорил, что твоя семья — это работа, а все остальное — хобби.

— Ошибаешься, Лиза. Люди меняются. Ты тому прямое доказательство. И я изменился.

— Когда же? Когда вертолет упал в озеро?

— Даже если и так? Какая разница, сейчас это произошло или год-два назад? Главное, что произошло. Разве нет? Я не забывал о тебе, вообще-то.

— Но и не искал, — перевела взгляд на Пашкины тапочки, лежащие в игрушечном самосвале, — вот же они, — грустно улыбнулась, — а я их искала.

— Я искал, — ощутил прилив злости, — но не так хорошо, как мог бы. И я, черт побери, говорю тебе правду. Идеальных людей не бывает. Ты тоже хороша. Просто сбежала. Не встала, не сказала мне, чтобы я шел со своим предложением куда подальше, не показала характер, а, молча, ушуршала и спряталась средь елей и сосен.

— Так, это я, выходит, виновата? Я?! — уставилась на него. — Хотя да, кое в чем я действительно виновата. Что понадеялась на тебя! Поверила! А ты! — но сейчас же сбавила тон. — А ты просто трахал меня в свое удовольствие, сразу после чего гонял как савраску по всем кабинетам твоей многомиллионной компании и вечно был недоволен. Хоть раз ты похвалил меня за работу? — и перестала сдерживаться. — Хоть раз сказал спасибо за то, что выручала тебя на каждом шагу?! За бессонные ночи, просиженные над документами, которые тебе мега-срочно нужны были с утра?! Нет! Нихрена! Я же секретарша! Я за это зарплату получала! Как ты там говорил? «А за премию надо особенно постараться»? — схватила плюшевого медведя и начала лупить им Соколова. — А я, твою мать, старалась! Но не за премию, сукин ты сын! Я хотела тебе нравиться! Хотела, чтобы ты меня любил!

Только вот Соколов не сопротивлялся, лишь изредка втягивал голову в плечи. Он не пытался перехватить ее руки или медведя. Нет. Он заслужил ее гнев.

А вот когда Лиза начала выдыхаться, когда слезы уже вовсю текли по раскрасневшимся щекам, застилая глаза, Евгений встал и поймал свою дикарку, прижал к себе.

— Лиз, — убрал с лица налипшие волосы, — я любил. Слышишь? Любил я тебя. И люблю. Просто смалодушничал. Но больше этого не повторится.

— Уже поздно, — произнесла сквозь всхлипы.

— Нет, не поздно, — и накрыл ее губы своими.

— Хватит, хватит меня провоцировать каждый раз, — притом обняла его за шею.

— Ты ведь придешь сегодня ночью? — продолжал касаться губами подбородка.

— Нет, не знаю… не приду…