– Это безрассудство, Лис. Безрассудство и гибель.

– Насрать, – травник плюнул в костёр.

– Терпение – вот чего тебе не хватает, – вздохнул Хансен. – Помнишь наш разговор на скале? Ты ещё спросил, когда мы начнём учёбу. Уже в то время мне это было ясно, и я просил тебя не торопиться. Смотреть на волны – это тоже надо уметь.

– Смотреть на волны, – пробормотал Жуга. – Да…

Из-под одеяла торчала косматая, со вздувшимся рубцом макушка маленького гнома. Травник некоторое время задумчиво созерцал её, потом перевёл взгляд на валявшуюся рядом миску из-под каши и усмехнулся.

– Нет, ты только посмотри, – сказал он. – Ещё позавчера этот двараг лежал пластом и дышал через раз, а сегодня каши стрескал целый котелок. Если б сам не видел, в жизни б не поверил.

– Vis medicatrix naturae [80], – невозмутимо пожав плечами, сказал Хансен. – Хотя немного полечиться ему бы не мешало. Три дня полного поста не красят человека… то есть я хотел сказать – гнома.

– Что верно, то верно… Однако же, какой рубец! Хоть рашпилем его скобли.

Он помолчал, потеребил отросшую рыжую бороду. Потряс головой.

– И как я его не раскусил?

– Кого?

– Ашедука. Думал, если он мне доверился, то он мне друг, и опять перепутал откровенность с честностью. Ведь знал, что нельзя им доверять! Гнилой они всё-таки народец, эти гномы. Прокати по столу золотой – верный способ проснуться с ножом в брюхе.

– Этот меч, – спросил вдруг Хансен, – почему он так опасен?

– Он не то чтобы опасен, – рассеянно ответил Жуга, – он просто – оружие. Очень хорошее оружие. Жаль будет потерять. А уж кому он служит – дело десятое. Это Золтан подстроил, чтобы он попал ко мне. А началось всё года полтора тому назад, когда в корчме в Маргене зарезали боярского сынка. Тогда же я и с Орге познакомился.

– Расскажи.

– Да долго.

– Всё равно рассказывай, я должен знать.

В молчании Хансен выслушал рассказ о том, как меч попал к травнику и как они, вместе с Золтаном и Бертольдом Шварцем, подорвали цитадель дварагов, а точней – плотину в этой цитадели.

– Ах, так, стало быть, это и есть тот самый Хриз, – пробормотал он. – Золтан говорил мне об этом деле, но я не думала… не думал, что это был ты. Оказывается, я многого не знала… То есть не знал.

– Да брось ты извиняться, – отмахнулся травник. – Я давно уже не замечаю твоих оговорок.

– Но при других-то мне нельзя ошибаться. А скажи, та девушка – Линора, кажется? – что связывало вас?

– Вряд ли тебе нужно это знать. Хотя… какая разница теперь?

Слово за слово, Жуга вновь принялся вспоминать, перескакивая с места на место. События чередовались в полном беспорядке, Хансен часто переспрашивал, и в итоге вся история растянулась чуть ли не на час. Закончив, травник вновь подбросил дров в огонь и потянулся за котелком.

– Всё равно сидим, – сказал он. – Хотя бы поесть на утро сготовим.

– Поспал бы лучше.

– А, – неловко отмахнулся тот. – Уж если на меня нашло, всё равно не усну. Уж я себя знаю.

Он потёр грудь, где раскалённый пламенем янтарь навек впечатал в кожу солнечный безглавый крест. След был едва заметен и вместе с тем вполне отчётлив. Жуга перехватил взгляд Хансена, потупился и затянул завязки ворота.

– Вот, выжгло, – буркнул он, не глядя Хансену глаза. – Когда в костре плясал там с этим… С Чёрным.

– Да, – сказал, помедлив, Хансен. – Может быть, теперь я лучше понимаю, что ты чувствуешь. На самом деле интересно, что бы было, если б ты остался у себя в горах, женился на той, первой… Но посмотреть уже нельзя.

– На первой? Ты о чём? А, Мара… Странно, – Жуга задумался. – Я вспоминаю о ней, как о чём-то далёком-далёком. Вроде было, а на деле будто не было. А ведь я думал, что любил её. А выходит, что нет? Иначе как же все другие – Зерги, Аннабель?..

– Вечной любви не бывает. Просто иногда жизнь кончается раньше, чем любовь. Есть прошлое и прошлое. Не надо их путать.

– Не понимаю… В чём разница?

– Одно можно вспоминать, но нельзя вернуть. Другое можно вернуть, но нельзя вспоминать.

– Однако… – травник казался ошарашенным. – Может, и так, – задумался он. – Но толку мало. Всё равно скребётся в душе, будто ноет. Не могу забыть. И больно.

– Зудит – значит, заживает, – кивнул Хансен. – Выкарабкаешься.

– Ты думаешь?

Хансен кивнул:

– Vis medicatrix naturae.

До утра Жуга не спал и грыз ногти, и когда с рассветом вышли в путь, по своему обыкновению не сказал ни слова о том, что было ночью. Лишь едва заметные круги темнели под глазами – от бессонницы и давящей усталости последних дней. И всё.

И больше – ничего.

* * *

Дождь и оттепель ударили внезапно, обнажив облизанные ветром камни и пожухлую траву. Зелёные подушки мха оттаяли и брызгали водой, когда по ним ступали. То была земля неплодородная, скупая и ранимая, но всё, что здесь росло, имело жуткую, невероятную способность жить. Приземистая цепкая растительность мгновенно слизывала с обуви любую смазку; ноги тотчас промокли.

Вскоре стали попадаться горы – небольшие, они вырастали из тумана внезапно, и каждый раз сердца путешественников невольно замирали от мысли: вдруг это и есть их цель? Орге сразу начинал всех радостно подбадривать и пёр вперёд, как будто не ему на днях чуть не пробили голову. Но всякий раз их ожидало разочарование. Дорога поглотила целый день и половину следующего, пока перед троими путниками в белёсых облаках не замаячила большая чёрная гора с обрезанной вершиной – Снайфедльс.

– Чтоб я сгорел, – Орге остановился, сдвинул капюшон и прищурился из-под ладони. – Вот он, Чёрный Клык! Выходит, правильно мы шли.

– А ты, значит, сомневался, – съехидничал Жуга. – И что? Куда теперь?

– Куда-куда… На кудыкину гору. Наверх, куда ж ещё!

Все трое задрали головы. Гора и сама по себе была высока, в тумане же казалось, что вершина Снайфедльса и вовсе уползает в бесконечность. Серый камень покрывали капельки воды, там и тут вдоль склонов по расщелинам сползали белые дорожки ледников.

– Здоровая, зараза, – Орге сплюнул. – Тут саженей с тысячу будет, а то и все полторы. Как считаешь, а, Лис?

– Это смотря чьих саженей… Ну, пошли, что ли?

Хансен только поправил на плечах мешок и промолчал.

Восхождение было несложным, но утомительным. После ночи, проведённой у скупого костерка, у всех троих сводило ноги от холода и сырости. Усталость сковывала мышцы. Плащи набухли водой, по волосам стекали капли. Жуга взбирался осторожно, с многолетней