Паршенди поднялся. Князь остановился и стиснул зубы. Слишком медленно. Доспех паршенди, хоть и треснувший в нескольких местах, был в несравнимо лучшем состоянии, чем броня Далинара. Удивительное дело, но враг сумел сохранить свой осколочный клинок. Он наклонил бронированную голову в сторону Далинара; глаза его были спрятаны за щелью в забрале. Вокруг другие паршенди молча наблюдали, не приближаясь и не вмешиваясь.

Князь поднял клинок, держа его обеими руками. Ветерок холодил покрытую липким потом беззащитную кисть.

Нет смысла бежать. Здесь его поле битвы.

Впервые за много, много месяцев Каладин чувствовал себя совершенно живым и полным сил.

Красота копья, его свист в воздухе. Единство тела и разума, мгновенная реакция рук и ног, быстрота, превышающая скорость мысли. Ясность и привычность старых приемов с копьем, изученных в самое жуткое время его жизни.

Оружие было продолжением его самого; он обращался с ним с той же легкостью и инстинктивностью, что и с собственными пальцами. Каладин вертелся, убивая паршенди, верша возмездие за то, что те убили стольких его друзей. Возмездие за каждую стрелу, кото­рую выпустили в него, живую мишень.

Буресвет восторженно пульсировал внутри, и Каладин чувствовал, что у битвы есть ритм. Почти такой же, как у песни паршенди.

А враги действительно пели. Они пришли в себя после того, как увидели, что Каладин поглощает буресвет и произносит Второй идеал. Теперь паршенди нападали волнами, неистово прорываясь к мосту, чтобы сбросить его в пропасть. Некоторые перепрыгнули на другую сторону, чтобы атаковать там, но Моаш привел мостовиков — и, удивительное дело, они держались.

Сил летала вокруг Каладина расплывчатым пятном, каталась на волнах буресвета, что поднимались от его кожи, точно лист во время бури. Спрен была вне себя от восторга. Он ни разу не видел ее такой.

Каладин не прерывал своих атак — в каком-то смысле это была всего одна атака, потому что удары перетекали друг в друга без остановок. Его копье не замирало ни на миг, и вместе со своими людьми он всякий раз отбрасывал паршенди, когда те дерзко выходили на бой очередной парой.

Убивать. Бить-крушить. В воздухе повис кровавый туман, и умирающие стонали у ног Каладина. Он пытался не обращать на них много внимания — это его враги. Но чистейший триумф не вязался с истреблением.

Он защищал. Он спасал. И все-таки убивал. Как могло нечто столь ужасное быть одновременно столь красивым?

Каладин увернулся от сверкающего серебристого меча, потом ударил копьем в бок, ломая ребра. Повернул копье, и его уже трес­нувшее древко разбилось о бок второго паршенди. Швырнул обломки в третьего, поймал другое копье, которое бросил Лопен. Гердазиец собирал поблизости копья павших алети, чтобы по необходимости давать Каладину новое оружие.

Нападая на кого-то, кое-что о нем узнаешь. Осторожен ли враг, внимателен ли он? Рвется ли вперед, желая сокрушить и подавить? Извергает ли проклятия, чтобы вывести из себя? Безжалостен ли он или способен пощадить того, кто явно не представляет угрозы?

Каладин восхищался паршенди. Он сразился с десятками, понемногу меняя стиль битвы. Против него одновременно выходили только двое или четверо. Они атаковали аккуратно и четко, и каж­дая пара боролась как одно целое. Они, похоже, уважали его за мас­терство.

Красноречивее всего было то, как они избегали сражаться со Шрамом или Тефтом, которые были ранены, и сосредотачивались на Каладине, Моаше и других копейщиках, демонстрировавших наи­большую сноровку. Это вовсе не дикари, а умелые солдаты, которые сражались с честью, соблюдая правила. Большинству алети этого как раз и не хватало. В них он обнаружил то, что когда-то надеялся обнаружить в солдатах, которые бились на Расколотых равнинах.

Это открытие его потрясло. Убивая паршенди, Каладин понял, что уважает их.

В конце концов буря внутри вынудила его сражаться. Он выбрал свой путь, а эти паршенди без малейших сожалений перебили бы армию Далинара Холина. Каладин дал обещание и намеревался вместе со своими людьми его выполнить.

Он не знал, сколько длилась битва. Четвертый мост держался поразительно хорошо. Конечно, сражались они недолго, иначе паршенди одолели бы числом. Но раненых и умирающих врагов вокруг Каладина было так много, что казалось, прошли часы.

Парень испытал странную смесь облегчения и разочарования, когда сквозь ряды паршенди прорвалась фигура в осколочном дос­пехе, а вслед за нею хлынули воины в синем. Каладин неохотно отступил — его сердце колотилось, буря внутри притихла. Тело больше­ не излучало заметных потоков буресвета. Постоянный приток паршенди с самосветами в бороде питал его в начале битвы, но те, кто выступал против него потом, были уже без самосветов. Еще одно свидетельство того, что они не были примитивными недочеловеками, как заявляли светлоглазые. Враги заметили, что он делал, и, даже если не поняли, как это происходит, нашли способ этому противостоять.

В нем было достаточно света, чтобы не упасть без сил. Но когда алети отбросили паршенди, Каладин понял, насколько вовремя они появились.

«Мне надо быть очень осторожным с этим», — подумал он. Буря внутри пробуждала в нем жажду двигаться и атаковать, но при этом изматывала тело. Чем больше света Каладин использовал и чем быстрее это происходило, тем хуже он себя чувствовал, когда все заканчивалось.

Солдаты-алети взяли на себя фланговую защиту по обеим сторонам от моста, и измотанные мостовики отступили, многие сели, хватаясь за свои раны. Каладин бросился к ним:

— Доложите!

— Трое погибших, — мрачно проговорил Камень, присаживаясь рядом с телами, которые оттащил в сторону. Мэлоп, Безухий Джакс и Нарм.

Каладин скорбно нахмурился. «Радуйся, что остальные живы», — сказал он себе. Легко подумать, тяжело принять.

— Что с остальными?

Еще у пятерых были серьезные ранения, но Камень и Лопен о них позаботились. Эти двое неплохо усвоили уроки Каладина. Сам он больше ничего не мог сделать для раненых. Парень посмот­рел на тело Мэлопа. Топор паршенди рассек руку и повредил кость; мостовик умер от потери крови. Если бы Каладин не сражался, он смог бы...

«Нет. Сейчас не время сожалеть».

— Переходите на ту сторону, — приказал он своим людям, взмахнув рукой. — Тефт, ты главный. Моаш, тебе хватит сил остаться со мной?

— Еще бы. — На окровавленном лице мостовика появилась ­ухмылка. Моаш выглядел взволнованным, но не уставшим.

Мостовики отступили. Каладин повернулся к солдатам-алети и как будто заглянул в шатер, куда сносили раненых со всего поля боя. Не было ни одного человека без какой-нибудь раны. Те, что в центре, спотыкались и хромали. Фланги еще сражались, но их форма была в крови и дырах. Отступление превратилось в хаос.

Он пробрался сквозь толпу раненых, указывая им на мост. Одни его слушались, другие продолжали стоять с отрешенным видом. Ка­ладин поспешил к отряду, который держался лучше остальных.