Философское миросозерцание Герцена формировалось типичным для русской философии путем: сначала оно вбирало в себя отдельные элементы из философских конструкций западных мыслителей, опирается на них, S а затем уходит в проблемы, на которых концентрируются все творческие искания.

; Мировоззрение Герцена складывалось под влиянием немецкой фило- н софии, прежде всего рационалистической системы Г. Гегеля. Но это увле- | чение «философским колпаком» Гегеля, закалившее его ум, было недол- гим. В отличие от Белинского, пережившего в период увлечения Гегелем; этап гегелевского «примирения с действительностью», Герцену удалось | избежать этого «примирения». Его мысль, уже изначально ориентирован- ' ная на политику, была критически настроена по отношению к Гегелю. Он j отвергает гегелевский формализм, который увлекалось большинство сла- ; вянофилов и западников, и выражает свое несогласие с выведением действительности из логического движения понятия. Так, в одном из писем к своему студенческому другу Н. П. Огареву Герцен писал: «Я ненавижу абстракции и не могу в них долго дышать… Меня беспрестанно влечет жизнь»[1899]. Уже в цикле статей под общим названием «Дилетантизм в науке» (1842-1843) Герцен проводит мысль о «развитии в жизнь философии», об «одействотворении» философии, ее «перевода» в действительность. Эта мысль характерна не только для его философии, но и для него самого. Его философия была философией человека деятельного по преимуществу.

Критический настрой к Гегелю, не мешал Герцену увидеть стержень, «рациональное зерно» его философии — диалектику, ставшую в дальнейшем методологической основой его самых известных философских трудов «Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении природы». Опора Герцена на диалектику способствовала сближению его философ™ с естествознанием, этим он принципиально расходился со славянофилами, которые ратовали за соединение философии с религией. Идея союза фщюсофии и естествознания и стала краеугольной его «Писем об изучении природы».

Существо гегелевской философии Герцен выразил в широко известной фразе: «Философия Гегеля — алгебра революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий»[1900]. Философия как алгебра революции, освобождающая идейно человека, позволила Герцену увидеть в исторической действительности процесс диалектического развертывания разума человечества. Разумность истории только и могла быть порукой осуществимости его общественного идеала.

Этим положением о подчиненности истории единым законам разума Герцен противопоставлял себя славянофилам, которые отрицали идею единства исторического развития всех народов.

До духовной, точнее, душевной драмы 1848 года Герцен верит в будущее русского народа, у него преобладает светлый взгляд на будущее России, который поддерживается верой в будущее западноевропейского мира. Эта вера в будущее составляет у него даже что-то вроде категорического императива: «вера в будущее своего народа есть одно из условий одейс- творения будущего»[1901].

Правда, духовная драма Герцена, порожденная революцией 1848 г. вследствие неудачного ее исхода, привела к разочарованию в западной культуре. Крушение веры в Западную Европу привело его «на край нравственной гибели» и к коренному пересмотру им своих взглядов на историю. От «нравственной гибели» его спасла, по собственному признанию, «вера в Россию». Вера в Россию стала нужнее Герцену после того, как у него установился почти безнадежный взгляд на Западную Европу. Основной диагноз нравственной болезни, который он ставит Западу — это мещанство. Мещанство он считал болезнью всего европейского общества, состоящей в оскудении духовных идеалов. Европейскому мещанству, оскорблявшему Герцена, он противопоставил поземельную общину, которая, по его мнению, парализует силу мещанства.

Чем сильнее было разочарование Герцена в Западной Европе, тем большее нравственное значение приобретала для него вера в Россию. И эта его позиция вполне была созвучна со славянофильской мыслью, что Запад уже изжил самого себя. Правда, следует заметить, что Герцен не принял полностью славянофильское учение о гниении Запада. Правильнее было бы говорить, что у него иногда проскальзывают нотки, созвучные с этим учением. И они явились результатом не национальной исключительности, а тяжелого нравственного, душевного кризиса, сохранившего его веру в принципы западной цивилизации. Ведь, порицая Европу, Герцен любил и дорожил ее цивилизацией.

Выражаясь образно, можно сказать, что первый акт душевной драмы Герцена завершился крушением веры в Запад и духовным возвращением в Россию. Иными словами, душевное развитие Герцена можно выразить схематично так: увлечение Западом, доходящее до полного отрицания всего русского, разочарование в Западе, не уничтожающее, однако, полного признания его культурной мощи, вера в будущее России, в ее народ, которая коренится в метафизических основаниях миросозерцания нашего мыслителя. Стержень его душевной драмы составляет разочарование в Западе, при органической невозможности для Герцена от казаться от западнической идеологии.

В работах, написанных уже после революции, Герцен постоянно подчеркивает неподвластность исторической действительности разуму. Ход истории представляется ему во многом алогичным. «Тут есть своя логика, безумная, но логика»[1902] — пишет Герцен. Этим фактически он проводит мысль о самобытности истории. Ее истоки он усматривает в «почве», а «почва» эта — жизнь народа.

Усмотрение реального основания исторического процесса в жизни народов явилось основой для оригинального идейного поиска Герцена, в ходе которого он пришел к концепции так называемого русского социализма. $ Характерной чертой герценского социализма была унаследованная им от славянофилов вера в крестьянскую общину. Суть ее сводится к следующему. Несмотря на значительную отсталость России от Европы, она, по - мнению Герцена, в наибольшей степени способна к социальным преобразованиям, ибо русский народ, не отягощённый, как западные, вековыми традициями исторической жизни, сохранил свою могучую душу, свой великий национальный характер. Особенность духа русского народа Герцен находит в сельской крестьянской общине. Именно в патриархальной об- * щине он усмотрел спасение России, средство радикального общественного преобразования, реальный элемент социализма. Деревенская община означала для него крестьянский коммунизм. Как раз на платформе социализма Герцен считал возможным примирение со славянофилами. «А социализм, — вопрошал Герцен, — который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря, — разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руки»[1903]. И далее: «Нам нечего заимствовать у мещанской Европы, — пишет Герцен, — Мы — не мещане, мы — мужики… село — вся Россия, Россия народная»[1904]. Нашу особенность, самобытность составляет деревня со своей общиной, с мирской сходкой. С этой точки зрения упреки некоторых западников, в частности И. С. Тургенева, в адрес Герцена за то, что его воззрение на Россию созвучно со славянофилами, были совершенно обоснованы. Герцен никогда не порывал с народом, с Россией. Он дорожил интересами русского народа и он, по словам Плеханова, «был русским до конца ногтей»[1905]. Прав был, видимо, И. С. Аксаков, называя Герцена «непоследовательным славянофилом». Его симпатии славянофильству были очевидны. Герцен был едва ли не единственным западником, кто воздал должное своим идейным врагам: он весьма высоко ценил И. В. Киреевского и А. С. Хомякова.