Выехали с утра, отдохнув, отоспавшись и нормально позавтракав. В салоне головного джипа, который вел Алексей, кроме него и отца Михаила расположились Егор Павлович и отец Киприан. Этот сухонький старичок, страдавший ужасной близорукостью, был непревзойденным мастером в делах целительства, особенно в тех случаях, когда речь шла именно о колдовской порче. Без его помощи в данном случае было, пожалуй, никак не обойтись. Два других внедорожника, ехавших следом, были битком набиты братьями. Причем отбирали в эту поездку тех, кто имел опыт захватов и штурмов. Исходили при выборе из того, что дело, скорее всего, придется иметь не столько с нечистью, сколько с самыми обычными бандюками. На сей счет надоумил Егор Павлович, вспомнивший, помимо всего остального, о том, что «банкирша» Аллочка, по словам его днепропетровского коллеги, выделила своей подруге целый штат охранников. Так что вооружались и экипировались тоже соответственно – Алексей лично видел укладываемые в одну из машин бронежилеты, дробовики и ящики со светошумовыми гранатами.

До места добрались быстро и без происшествий – благо хорошая дорога (ну, хорошая насколько, насколько вообще автомобильная дорога может быть хорошей в этой стране!) позволяла. Первые же новости, полученные по приезду от жены опера по мобильному телефону, были не просто плохими, а очень плохими. Друг Егор Палыча со вчерашнего дня находился в реанимации местного госпиталя, в бессознательном состоянии. Со следователем дело обстояло и того хуже – он вообще исчез неизвестно куда, на службе не появлялся уже два дня, и встревоженные коллеги сбились с ног, разыскивая его своими силами и средствами. При этом они, в силу полной безрезультатности собственных усилий, подумывали уже всерьез о том, чтобы дать делу официальный ход. Выслушав это все, отец Михаил нахмурился, глубоко задумался на несколько минут и объявил: «Со следователем пока все нормально, Но может быть худо. Надо торопиться, можем не успеть. Пока что первым делом – бегом в госпиталь».

Благо, что визиты священнослужителей в местную цитадель милицейского здравоохранения в последние годы стали делом вполне обычным. В госпиталь их пропустили без особых проблем, не устраивая нередкую в подобных случаях тягомотную нервотрепку с проверкой документов и получением разрешений «свыше». Определенные проблемы возникли разве что с проникновением в отделение реанимации – ведавшая там пропускным режимом старушка-санитарка оказалась сущим цербером. Однако вид батюшек укротил и ее. Тем временем Егор Павлович связался по телефону с кем-то в столице, этот кто-то умудрился вызвонить местного начальника областной милиции, пошла команда начальнику госпиталя… Короче говоря, был получен полный карт-бланш.

Как следует рассмотреть человека, еле видного в больничной койке за оплетающими его проводами каких-то датчиков и трубками воткнутых в тело капельниц, Алексей не сумел. Но и увиденного вскользь хватило, чтобы в голове всплыла фраза: «Не жилец…» Видом своим болящий и вправду напоминал покойника, а о том, что душа еще не покинула бренное тело, свидетельствовали лишь мигающие огоньки и попискивание стоящей рядом с ним сложной медицинской аппаратуры. Долго разглядывать пациента никому не дали – войдя в палату, батюшки самым категорическим образом выставили в коридор всех, включая дико возмущенный медперсонал. Что там происходило дальше на протяжении почти часа, никому не дано было ни видеть, ни слышать – спасибо прекрасной звукоизоляции палаты. Когда дверь открылась, ломанувшиеся со всех ног внутрь заведующий отделением и еще парочка врачей замерли на пороге соляными столпами, начисто лишившись дара речи. Пациент, сутки пребывавший практически в коме… сидел на постели и улыбался! Улыбка была страдальческой, вымученной, но лицо его уже не было восковой маской трупа, щеки порозовели, а глаза были живыми. Алексей же, в свою очередь, обратил внимание на то, что у святых отцов – и Киприана, и Михаила, бледности на лицах как раз прибавилось, а под глазами залегли темные тени и глубокие складки. Нелегко им, похоже, далось явленное собравшимся чудо.

– Девоньки, мне б покушать, а? – голос пациента вывел медперсонал из ступора. Сестрички немедленно кинулись искать для пришедшего в себя опера «всего самого лучшего, но диетического», а врачи попытались было подступиться с осмотрами и обследованиями, но снова были остановлены отцом Михаилом.

– Погодите, уважаемые! Самое страшное пока отступило, но ничего еще не закончено. Вот сейчас он поест, а после мы его заберем отсюда часа на два, потом вернем обратно в палату… Так надо! – голос батюшки резанул вдруг отточенной сталью, а вскинутой рукой он прервал готовых взорваться потоком возражений медиков: – Если все хорошо будет, через пару дней он отсюда вприпрыжку выбежит. А не сделаем нужного – никакие ваши лекарства его не спасут! И не буду я ничего сейчас объяснять – уж не обессудьте. Нет на то времени, каждая минута дорога.

План дальнейших действий был, собственно говоря, проработан еще в дороге. Заключался он в достаточно нехитрой комбинации. Поскольку, исходя из рассказанного Егор Палычем, священники сделали вывод, что колдовское воздействие и на опера, и на следователя производится через как раз те самые злополучные фотографии, которые были сделаны исподтишка. Правда, не исключалось и использование кукол, восковых фигурок и тому подобной магической дряни. Значит, прежде всего, весь этот «реквизит» необходимо было изъять. А для этого как минимум четко узнать, где он в данный момент находится. Каким образом? Да запросто! Визитка Аллочкиного адвоката имелась у опера давным-давно. Звонок, встреча и, как результат, «джентльменская договоренность» – упомянутые выше предметы в обмен на, скажем, изменение для клиентки меры пресечения на подписку о невыезде. В том, что гнусный адвокатишка «в теме», не сомневался никто. Равно, как и в том, что дамы постараются при этой сделке «кинуть» кавалеров. То есть оставить у себя набор предметов, достаточный для дальнейшего воздействия, если в таковом возникнет надобность. Но в данном случае их намерения уже никакого значения не имели, поскольку приехавшие священники и воины Братства твердо были намерены разобраться непосредственно с источником зла, то есть самой ведьмой. Причем самым радикальным способом…

Открытым оставался вопрос со следователем. Найти его нужно было во что бы то ни стало, и чем скорее, тем лучше. Вот только как? Тут снова выручил опер. Слегка напрягшись, он вспомнил давний, произошедший еще до превращения их жизни в нынешний кошмар, разговор с коллегой. Тогда и прозвучали слова о том, что где-то в эти дни исполняется не суть уж важно сколько именно лет со дня знакомства его и ненаглядной его Наташи – какая-то там круглая дата. Гораздо важнее было то, что следователь рассказал о премилом семейном обычае, существовавшем у супругов – отмечать эту дату на том самом месте, где и состоялось знакомство. А именно – в уютном парке на берегу Днепра. По мнению опера, шансы обнаружить пропавшего следователя именно там были достаточно велики.

По указанному месту отправились сразу же после встречи с адвокатом. Та, как и ожидалось, прошла в деловом и конструктивном русле. Выслушав предложения опера, высказанные без посторонних ушей – в зале ресторана, названного самим адвокатом, он, извинившись, улетучился на несколько минут «для согласования», а вернувшись, заявил, что предложенная сделка принимается. Конечно, как первый «жест доброй воли» на пути к «окончательному урегулированию конфликта». Каковым, по мнению адвоката, должно было стать полное снятие всех и всяческих «надуманных обвинений» с его подзащитной. Вещая все это, чувствующий себя победителем проныра раздулся от самодовольства не хуже породистого индюка, а опер, с огромнейшим трудом давя в себе дикое желание свернуть ему шею, не сходя с места, усиленно изображал насмерть запуганного лоха, готового к капитуляции на любых условиях. На том и расстались. Дабы не откладывать дела в долгий ящик, встретиться уговорились этим же вечером в другом ресторане – за городом. И произвести там обмен «интересующих господ милиционеров предметов» на надлежащим образом оформленные казенные бумаги об освобождении Аллочки из СИЗО. После этого обмена в следственный изолятор должен был поступить звонок, в результате которого счастливая жертва тяжкого ментовского произвола немедленно выпорхнула бы на свободу.