Я ходил по трехэтажному цеху, под ногой гуляла доска. Огромная посудина высилась, стиснутая деревянными переходами, в шуме и гуле, среди бликов электросварки, напоминавших об усердии папарацци. На воздухе ее ждал док, куда она выползет, прежде чем двинуться дальше — в Белое море.

В порту завода, ласкаемые морской водой, высились еще две лодки. Их перестраивали для Индии. Эфэсбист пробормотал: «Дальше не надо», но через мгновение лицо его разгладила тоска, он махнул сухой рукой, и мы подошли вплотную.

Железная громадина чернела на фоне нежаркого тускло-солнечного дня.

К громадине спешили рабочие в синих халатах. Темные и светлые, парни и девчонки, они увлеченно, грубо спорили и дружно хохотали. Кровь с молоком! В их восторге была причастность к тайнам. «Может быть, к тайне смерти?» — спросил я себя, и ответил: «Вряд ли!».

Я обратил внимание на одну девушку: сиреневая косынка, черный вихор. Дерзкая и радостная, пропитанная атомной радиацией, она веселилась и спешила со всеми. Вдруг я ощутил ее превосходство, слабость свою от того, что не могу ее остановить, пригласить на свидание. Она была недоступна. Идущая походным шагом туда, в секретные внутренности, в железные недра, окруженная товарищами… Но что мне мешает? Почему я не могу с ней познакомиться, если она хороша?

— Эй! Привет!

Она глянула через плечо, заинтересованно, без удивления. Надо же, поняла, что это ей кричу.

— С персоналом не разговаривать, — эфэсбист взял меня за локоть.

Рабочие удалялись.

На улице у завода нас с Андреем ждал Эдик. Он был свеж и доедал мороженое. Сели в тачку.

— Ну что, Ленин, бодрячком? — спросил я.

— А знаешь, кто ты? Я придумал! Вчера не спалось, дочка хныкала, и придумал, как тебя зовут. У тебя же имя с фамилией рифмуются! Не знал? Сергун Шаргун! Каково? — он оторвался от руля и хлопнул в ладоши. — А?

— Веселые вы здесь, в Северодвинске, — сказал я. — Может, от недостатка кислорода?

— У нас два состояния: или спим, или ржем, — подтвердил Андрей.

— Иногда во сне ржем, — сказал Эдик.

Мы прибыли в главную газету города, где настороженно и с любопытством меня приветствовал главред, маленький, пухлый, умный. В сборе была вся редакция, в основном — крупные тетки и худосочные девушки. Нас всех сфотографировали. «Вы знаете, раньше наш город назывался Молотовск», — сообщил мне главред доверительно.

Потом следовала встреча в еще одной газете, более свободной. Но штат ее оказался таким же, как в предыдущей: упитанные тетки и тощие девушки. Главный редактор был похож на дикого кабана. Приглядевшись, я обнаружил, что щетина маскирует шрамы, а один глаз под стеклышком дымчатых очков затянут розовой кожицей.

— Чего он такой покоцанный? — шепнул я Андрюхе.

— Напали на него в подъезде, — объяснил друг шепотом, — порезали всего…

Когда кабан заговорил, то внезапно превратился в птенца, трогательного, наивного и растерянного. Я обнял его на прощание, бережно.

Потом мы поехали на сайт. В кирпичном коттедже я записался на видео для интернет-сайта города. Вчерашний телеканал превратился в сайт. Хозяин, бородатый мужик по имени Влас, был понурым. Из глубины коттеджа вышла его стройная жена по имени Марта, нервная блондинка с яркими губами и когтями. Они рассказали, что канал задавили, а посещаемость сайта пока сто человек в день. Вся жизнь с нуля. Я выпил с бородачом по стакану виски, присоединились Андрей и Эдик, даром что за рулем.

— Я всегда безо льда, — просипел Влас. — Какой лед? Разве мужик пьет со льдом?

Только тут я просек, что он погружен в запой.

— Я — мужик, и пью со льдом, и чо? — нагло спросил Эдик.

Блондинка смотрела на них горячими глазами, так, будто они сейчас подерутся, причем не из-за льда, а из-за нее. Но все обошлось.

Следующей остановкой был вуз. Филологическое отделение. Препод (приятель Андрюхи и Эдика), молодой, бравый, с подкрученными черными усиками, собрал полный зал. Почти все — студентки.

Я им рассказал несколько баек о литературном ремесле. Вспомнил, как однажды увидел в телеящике клип премии «Дебют», послал туда любовную повесть в большом желтом конверте и победил, обыграв сорок тысяч соперников. А до этого, вспомнил я, еще не умея читать, уже писал — брал книги и перерисовывал буквы. А еще раньше, двухлетний, вскочил ночью в люльке и прозвенел в ответ на желтый свет, бьющий между штор: «В моем окне живет луна. Какая твердая она!»

И я предложил всем задружиться в Одноклассниках, Контакте и фэйсбуке. Я знал: это лучший прием для вербовки новых союзников. Многие немедленно извлекли телефоны и склонились над ними, очевидно выходя в Интернет и направляя запросы о дружбе.

— Можно у вас спросить… — когда юная толпа с шумом выплеснулась вон, ко мне подступила девочка. — Я хочу написать сказки. В голове уже есть, а на бумаге еще нет. — Она была в черной футболке, черноволосая, с темными губами, как будто ела чернику.

— Ты гот? — Я подмигнул.

— Нет. Хочу стать эмо.

— Хочешь?

— Это Пастухова Люба, — сказал препод. — Вот какие оригиналы у нас водятся! Прочитала Бориса Шергина, сказителя нашего незабвенного, и влюбилась в сказки.

— А можно с вами пообщаться? — девочка смотрела на меня пристально и верно.

Милая и нежнокожая. Ее беззащитность только подчеркивали эти черничные губы.

— Вечером приходи в кабак, — сказал Эдик. — «Беломорье» знаешь? Ну вот. Там в восемь.

— А вы про сказки расскажете? — она смотрела мне прямо в глаза.

— И расскажем, и покажем, — отозвался Андрюха с пасмурным смешком.

— Смотри, много не пей, — препод ревнивым, как мне показалось, жестом взъерошил ей волосы: из черной гущи выбилась синяя прядь.

Андрей, Эдик и я решили погулять до вечера. Усиливался ветер. Ветер поднимал и разбрасывал сор. Ветер бился — крест-накрест, отряд на отряд.

На миг замирал, но потом налетал как-то искоса, из-за угла, сильный и рубящий, словно кавалерия призраков. Каменные пятиэтажки, ветхие, многие с облупившейся (почему-то зеленой) краской смотрелись диковато. Их стены и их углы говорили о неотступных и грубых ласках морского ветра. Эти бедные дома выглядели зловеще! Их ласкали и мучили, лапали и рубили. Призраки бились с призраками за каждый дом. Бедные-бедные дома, принадлежащие ветрам, а не людям!

В «Беломорье» мы заявились уже в половине седьмого, не вполне в себе от ветра.

Таким образом к восьми вечера наш стол был уже разгоряченным и лихим. Нас объединило отчаяние, непонятно откуда взявшееся. Эдик рассказывал про строительный бардак, потом про баб, матерясь с каждой рюмкой все чаще и жестче. Андрей не утерпел и закурил сигарету, хотя последний раз курил лет десять назад. Не выдержав прилива тоски, и я закурил.