— Давайте я вас сфотографирую, — вызывался Сева.

Аяна тотчас забыла тревогу. Встали на фоне искореженных ворот. Я обнял ее за плечики.

— Вы журналисты? — подступил тонкий юноша с курчавой головой.

— Дай сфотографировать, — окрикнул его Сева негромко.

Юноша встал перед объективом, заслоняя нас. Заговорил ломким голосом обвинителя:

— Я дунганин. Мы — китайцы, но мусульмане. Запишите, пожалуйста. Дун-га-не. Сейчас нельзя ссорить народы. Дунгане — хорошие. Уйгуры — хорошие. Узбеки не плохие. Узбеков уже жгут. Жгут живыми.

— Сен емнеден коркосун? — спросила Аяна надменно.

— Чего ты боишься? — перевел Сева для меня.

Странный вопрос, подумал я, а дунганин не успел ответить, потому что в этот момент над толпой взлетел мегафонный клекот.

— Нас обманули! — орал узкоглазый парень по-русски, а знаменосец размахивал рядом все тем же тяжелым знаменем. — Хотят война? Война получат! Пойдем на телек! Они отпустили Бакиева! Смерть Бакиеву! Привязать к дереву! Закидать камнями! — Он сделал паузу, и в мегафон слышно было: глотает слюну. — Бакиев!

— Олсун! — взорвалась толпа.

— Бакиев!

— Олсун!

— Смерть Бакиеву, — сказала Аяна.

— Пусть умрет, — уточнил Сева.

— Куда? — не понял я.

— На телек… — Аяна засмеялась заманчиво.

Я взял ее за руку, в минуту толпа сделалась колонной. Качнувшись, тронулась, и вот уже мы шли с толпой в ее гудящей гуще.

Толпа перекрыла проспект. Всюду белели островерхие шляпы. По краям улицы жались горожане. Но кто-то, подскочив, вливался. На почтительном расстоянии позади держались машины.

«Мы с народом!» — белые буквы на витрине магазина. Удар камнем. Еще один влетевший камень. Стекло выпало со звоном. К магазину бросилась часть толпы, человек тридцать.

— Грабить будут, — сказала Аяна, у нее увлажнилась ручка.

Сжал крепче. Мы перешли на бег.

— Всех нас убьют. Всех перебьют, всех, — зазвучало монотонное справа.

Женщина изможденного вида вышагивала стремительно и широко. Нудная речь странно сочеталась с быстрой ходьбой.

— Ты откуда такой русский? Твоих здесь нет… Гляди, нет твоих. Все попрятались… Боятся. А ты что, смелый, да?

— Не пугай его, — ревниво оборвала Аяна.

Женщина покосилась на меня, держа голову прямо:

— Всех постреляют…. К телеку дойдем, разобьем зеркало, и будут стрелять… Пулями в головы… Мне двадцать пять, у меня трое детей, на рынке работаю, денег нет… Заперла детей, сюда пришла… Меня убьют, другие по трупам пойдут… Сейчас и тебя убьют, и меня убьют… Зеркало разобьем, и нас всех расстреляют… А я хочу… Хочу в голову пулю…

Мы бегом свернули за угол, и, завидев нас, врассыпную бросились люди.

— О! Русские побежали! — оживилась кликуша.

Через пять минут толпа, разросшаяся за время движения, заполнила сквер перед телецентром. Не было ни милиции, ни охраны. Толпа давила на стеклянные двери, и впрямь зеркальные, и казалось, навстречу нахлынула такая же толпа. Вопль о смерти для Бакиева стоял в полуденном воздухе и отражался: стекло дрожало и звенело.

— Поджечь надо!

Я обернулся на крик. Увидел множество растерянных от ярости лиц… Севино лицо было спокойно, он держал камеру над головой, направив в солнечное небо.

Еще через пять минут вышел молодой киргиз в сером костюме и розовом кривом галстуке. Бледный, едва уловимо ироничный. Спросил: «Кто главный?».

— В глаза не смотрит, — сказала кликуша. — Выколоть надо.

— Как будет «глаза»? — спросил я.

— Коёздры, — сказала Аяна.

Еще через десять минут вынесли камеру.

Толпа отступила, гудя. Нашлись ораторы: тот, что со знаменем и тот, что с мегафоном. Очистилась площадка, парни произнесли речи по очереди, пространно и сбивчиво, смущаясь и злясь, в протянутый желтый фирменный микрофон. Снято.

— Когда покажут? — пронзительно воскликнул тот, что с флагом.

— Вечером в новостях.

— Врешь! — грозно сказала женщина-кликуша и вышла к микрофону. — Дай я скажу. Скоро всех убьют. В головы. Ночью трех женщин застрелили на автовокзале. Ночь наступит, ночью холодно будет, пули полетят…

Революционный прогноз погоды.

— Йок, — Аяна отрицательно покрутила головой, как подросший ребенок, уже не верящий в бабу-ягу.

«Йок» — по-киргизски «нет».

Выстрел. Один, другой. Над головами. Толпа заволновалась, закипела, люди побежали в стороны. Последнее, что я увидел: падает телевизионщик с розовым галстуком. Схватившись за голову, на бок. От страха? Или пуля попала? Дальше я тоже бежал, увлекаемый общим бегом.

На окраине сквера мы снова встретились с Аяной и Севой. Выстрелы прекратились.

— Кто стрелял? — спросил я.

— Кто хотел, тот и стрелял! — сказала Аяна весело.

— Надо проявить пленку, — сказал Сева. — Кажется, я сфотографировал снайпера.

— Все равно фоторобот не составишь, — ответил я, — Получится настроенческий снимок. Пейзаж и нечто.

На перекрестке девушка в белоснежной блузе управляла машинами. Она заменяла низложенное ГАИ. Она наслаждалась красотой своих жестов. Она сверкала, как мороженое. Смуглое лицо над белой тканью выглядело шоколадным.

— Понравилась? — Аяна отвесила мне шутливый подзатыльник.

Мы отправились гулять по парламенту. Меня с Севой провела Аяна, сказав волшебные слова охраннику, камуфляжному детине. Таких же детин в камуфляже внутри парламента было полчище. Они заменили собой депутатов. Камуфлированная молодежь сидела в кабинетах. Слышался стук молотков, чинили двери, снятые с петель. В коридорах вертикально стояли скатанные зачем-то ковры.

— А где зал заседаний?

Провели. Зал был перевернут вверх дном, над президиумом висел на сопле телевизор.

— Я правительство брал, — сообщил мне в ухо щербатый молодец и хитро улыбнулся, стальной зуб. — Показать? Только никому.

Отвел в сторону. Озираясь воровато, как бы не засекли, принялся листать картинки в мобильнике.

— Охрана Бакиева. Видал, как нас любят! — он восторженно тыкал пальцем.

— И чего они? — я всматривался в фигурки дисплея.

— Оказались не мужики, — сказал таинственно и погасил изображение.

Вождь революции Роза сидела в министерстве обороны. По дороге к Розе нам попались сожженные учреждения: прокуратура, налоговая. В глубине последнего строения еще струился дым и тлел пожар.

Мы подошли к железной решетке-двери, за которой стоял солдат. У решетки ждали несколько ходоков: мужик в черных очках, круглая старуха, старик в глубоких морщинах.