Бэзил рассмеялся:

— Ты прав, Терри. Тебе следует быть премьер-министром. Вычистить эту страну, вытащить нас из дерьма, в котором мы погрязли. Тебе следует за нами всеми присматривать. Точно!

— Я не шутил, Смолбоун. Я абсолютно серьезно.

— Я знаю, Терри, Я тоже. Я — министр внутренних дел, представляешь?

— Это все пустые мысли, Смолбоун. Мечтать вредно для здоровья. Я просто рассуждал теоретически, привел абстрактное сравнение.

— Да. Все верно.

— Мечтать вредно для здоровья. Только слабаки мечтают.

— Правильно. Да. Извини.

Терри зашагал дальше.

— А сейчас мы должны вернуться к нашей проблеме и не отвлекаться. Чес Бишоп должен мне деньги, мой гонорар. Деньги, которые я заработал. Я присматривал за ним. Это был уговор, а уговор — это закон. Даже устный.

— Да. Все верно.

— Мужчина не должен нарушать уговор. Все, что есть у мужчины, это его слово. Бумага и подпись ничего не значат. Его слова — это его цена. Если он их профанирует, то он — ничто. Я хорошо относился к Чесу. Благодаря мне он жил припеваючи. Он был под моим крылом, и потому в безопасности. А сейчас он ведет себя, будто я шваль, будто все это было за так. Я буду искать его и обязательно найду, в этом я не сомневаюсь. И я возьму с него все, что мне причитается. Чес Бишоп — богатый человек, и все его деньги станут моими.

— И он получит то, что заслужил, верно?

— Да.

— А потом? Что мы будем делать потом, Терри? Когда разберемся со всем этим? Что затем?

— Я еще не думал. Не будем торопиться. Не будем думать о многом одновременно. Нужно сосредотачиваться на том, что делаешь.

— Но… я имею в виду… Я еще… Тебе будет нужна моя помощь? Возить тебя, помогать тебе, быть твоей правой рукой? Ты будешь брать меня с собой?

— Ты незаменим, Смолбоун. Ты мне всегда будешь нужен.

У Бэзила аж волосы зашевелились. Он почувствовал, как радость искоркой вспыхнула в нем и растеклась по всему телу. Он улыбнулся, но отвернувшись, чтобы не увидел Терри.

И внезапно Бат стал нормальным городом, даже симпатичным.

Бэзил Смолбоун был незаменим.

Пайк уселся за стол в придорожном кафе и принялся за еду. Кафе было забито людьми, пришедшими пообедать, и в зале с высокими потолками и стеклянными стенами было шумно. Стоя в углу, мужчина с женщиной играли на гитарах и пели рождественские песни, но их почти не было слышно из-за оглушительного рева голосов. На них абсолютно никто не обращал внимания, но они продолжали бренчать и улыбаться, словно двое слабоумных.

Еда оказалась вполне приличной, хотя Пайк вполне мог обойтись без развлекательной программы в стиле кантри.

Ноэль подошел к столу, ведя за собой Кирсти, которая так и продолжала играть в свою чертову игру. На его подносе было полно всякой дряни. Ноэль присел и начал шумно переставлять содержимое подноса на стол.

— Все это не очень полезно для здоровья, — сказал Пайк, глядя на жареную картошку, печенье, пирожные и кока-колу.

— Можно подумать, меня это волнует, — ответил Ноэль, надрывая верх картонного пакета с молоком.

— А как же Кирсти?

— А кто, по-твоему, выбрал всю эту гадость?

— Да, но ты ее отец, Ноэль. Ты должен подавать ей пример, руководить ею.

— Чушь. — Ноэль поднял пакет молока и вылил его содержимое прямо себе в рот. Затем он смял упаковку и бросил ее на стол. — Так гораздо лучше. — Вокруг рта у него красовался белый след от молока.

— Как ты можешь его пить? — спросил Пайк. Он никогда не любил молоко.

— Это очень полезно, — ответил Ноэль, уплетая жареную картошку.

— Китайцы никогда не пьют молоко.

— Неужели?

— Они вообще не употребляют молочных продуктов. Считают, что из-за этого все европейцы воняют протухшим сыром.

— Господи, Пайк. Я не собираюсь всю жизнь только и делать, что волноваться, как я пахну по мнению китайцев.

— Я просто рассказал.

— Ладно, пока не вспомнишь ничего поумнее, не дергай меня.

— Послушай, Ноэль. Мне очень жаль, что я тут наговорил о Чесе.

— М-м… — Ноэль не отрывался от своей картошки.

— Я знаю, как ты расстроен. Просто все это очень меня достало.

— Взаимно.

— Я думал, что со всем покончено, плохое забыто. А теперь это дерьмо опять вылилось на меня.

— Я знаю. И это наша вина, наша с Чесом. Думаю, в большей степени Чеса.

— Да. — Пайк отложил нож с вилкой и наклонился к Ноэлю. — Ты помнишь, как мы ходили в кино?

— Помню.

— Я тогда любил жестокие фильмы. Убийства, стрельба, аварии, кровь повсюду.

— «Дикая банда»[38] был моим любимым, да? — сказал Ноэль. — И ты был со мной полностью солидарен.

— Да. Я смотрел его, по крайней мере, раз десять. Но после всего, после Грина и Уильямса, когда я оправился и залег на дно, я все время смотрел видео. Чем больше, тем лучше. Поначалу я смотрел все те же вестерны и боевики. Насилие. Но чем больше я их смотрел, тем яснее до меня доходило, что мы сделали с теми ливерпульцами. Чем больше я их смотрел, тем больше они вызывали у меня отвращение. Когда я видел, как кого-то убивают, то начинал думать: а вдруг это реальный человек со своей семьей, с друзьями? Вдруг это настоящие удары, настоящие пули, настоящая кровь.

— Это только фильмы, Пайки.

— Все это доканывало меня, мне становилось от них плохо. Я прошел долгий путь и не мог больше их смотреть. Мне пришлось смотреть комедии, космическую фантастику, ну я не знаю, даже мультики.

— И какой у тебя сейчас любимый фильм? «Звуки музыки»?[39]

— Нет. «Дикая банда».

— Ага!

— Это шикарный фильм.

— Но ты только что сказал…

— Да, но я это преодолел. Как ты сам сказал, это только фильмы. Это я изменился, но до сих пор не могу смотреть некоторые сцены.

— Да-а, ты изменился, — заметил Ноэль.

— Думаю, я просто хорошенько обо всем подумал. Я понял, какую вел никчемную и глупую жизнь. Понял, что на самом деле неважно, если кто-то не так посмотрит на тебя в баре, случайно заденет тебя или прольет твое пиво. Понял, что неважно, если кто-то нахамил тебе. Ну как этот Терри Наджент, который наехал на нас на лестнице. Я могу вспомнить, что вел себя так же, и это кажется мне теперь ребячеством. — Пайк снял очки и протер их бумажной салфеткой. — Когда я думаю, что вел себя подобным образом, то краснею от стыда.