Они снова бегут – по кругу, чтобы найти дорогу в карстовые пещеры или наткнуться за любым поворотом на засаду. Луч фонаря выписывает в руках Пайса круги и восьмерки.

Еще один провал – без дна, без ориентиров. Падают в него, чтобы в следующее мгновение содрать кожу с локтей и коленей о бетонный пол. Двери – распахнутые настежь. Пустые коридоры. Усилия оправданы – вырвались из круга замкнутых трубопроводов. Теперь и они, как кошки, замечают в блеклом отблеске: металлические лестницы и ряд декорированных пластиком дверей. Поп нажимает на ближнюю из них, и они ступают на мягкий ковер опустевшей гостиницы. Вваливаются в крайний номер и, захлопнув дверь, прислушиваются к звукам погони. Тихо. Где-то назойливо, как писк комара, звучит азиатская музыка. Номер пахнет старыми родным запахами человеческого жилья, в котором только что отобедали. Пахнет так, что у всех троих текут слюнки.

– Пошли отсюда, пошли… а то я умру от голода, – бормочет Пайс.

Запоздалый топот. Приглушенные крики. Короткие, неразборчивые команды то ли пангинов, то ли петралонов.

Кто-то из них шарит по стене и включает свет. Они оторопело рассматривают обстановку роскошного номера: двуспальная кровать, мягкие кресла и стол с неубранной посудой. Сдирают с себя костюмы – слой липкой грязи, превративший их в подобие скафандров.

Поп открывает дверь и прислушивается. Звуки погони доносятся из бесконечно длинных труб, к ним вдруг добавляются глухие выстрелы – в дело вступили петралоны.

Это их словно подхлестывает, придает силы. Под ложечкой неприятно сосет. Пайс прихватывает недопитую бутылку. По очереди прикладываясь к ней, они покидают пустую гостиницу, не замечая, что оставляют за собой следы присутствия, – комки грязи и комбинезоны.

Серпантин, еще один. И вдруг – пангины. Жалкий отряд попрыгунчиков. Они проходят сквозь него, как нож сквозь масло. Слишком велико устремление вперед. Слишком быстрый эффект от алкоголя на пустой желудок. Тюремщики разлетаются, как кегли. Даже штыри в их руках становятся не грознее зубочисток. Падают без криков, покорные судьбе, как все азиаты. Закрывают глаза, притворяясь мертвыми.

У них самих даже нет сил и времени, чтобы расправиться с ними. Не пьяные, а злые. Бегут, чтобы даже не спастись, а просто для того, чтобы убежать.

Поворот. Еще поворот. Яркий свет в глаза. Вслед за Пайсом Он прижимается, втискивается в бетонную стену. Краем глаза замечает лишь длинный розовый, не зарастающий щетиной шрам и профиль с седым чубом – Поп приканчивает бутылку. Чьи-то цокающие шаги – петралоны, ударный отряд Мангун-Кале – удаляются по соседнему коридору. Направляются, чтобы поймать Хуго-немца из Ганновера и Бар-Кохбу, бывшего воришку-таможенника.

Выжидают несколько мгновений и неслышно, почти на цыпочках, скользят следом. Пайс, как дубинку, сжимает в руке фонарь. Поп помахивает бутылкой.

Выстрел разрывает тишину подземелья, как звук грома. Их заметили. Стреляют из темноты, с другой стороны колодца. Стреляют не для того, чтобы убить, я чтобы привлечь внимание. Пули летят поверх голов, рикошетя в трубы и потолок. Они мечутся, как мальки на мелководье. Шарахаются назад.

– Сюда!

Поп почти силой затягивает их в нишу. В ее глубине тяжелая металлическая дверь. Они отчаянно, что есть силы налегают на нее, дергают за рычаги. Слышно, как, подбадривая себя криками, приближаются петралоны. Поп швыряет в них пустую бутылку. Еще один коридор в красноватом свете ламп. На стеллажах в странных ящиках странное оружие.

Он успевает схватить то, что должно стрелять. Передергивает то ли затвор, то ли снимает с предохранителя. Направляет оружие в распахнутую дверь, туда, где мелькают фигуры петралонов, и нажимает на курок. Струя холодно-голубоватого металла вырывается из ствола. Вырывается без отдачи, просто как вода под давлением, заливая коридор холодным странным блеском, застигая тех, в черной форме, врасплох, приводя их в ужас, потому что они, пытаясь спастись, мечутся, кричат жуткими, предсмертными голосами.

Они выбегают из склада, переступая через липкие, расплывающиеся тела – смесь кожи, костей и черной формы. Выбегают наружу и сразу попадают под выстрелы – все тот же стрелок откуда-то сверху загоняет их в следующую нишу, где они сталкиваются с обезумевшим петралоном, и Поп, опередив его на мгновение, тыкает ножом куда-то вверх, подхватывает, пытается вырвать из его слабеющих рук автомат, тянет его по рифленому полу вслед за собой дальше, в чернеющий проем, куда уже нырнул Пайс.

Сам Он только оборачивается на бегу и видит безумные глаза петралона и хочет крикнуть Попу: «Брось его!» Руки петралона разжимаются, и они с Попом по инерции катятся, скользят, проваливаются, летят куда-то вниз, туда, откуда раздается страшный крик Пайса: «А-а-а!!!» Падают, вскакивают и начинают стрелять, потому что из дальнего угла навстречу к ним прыгают пангины, маленькие, как обезьяны, а следом за ними, стреляя поверх голов, набегают петралоны.

И этот неприцельный огонь дает им несколько мгновений правильно сориентироваться, и они вдвоем с Попом, бьют, заливают помещение мертвенным, холодным металлом, и успокаиваются только тогда, когда в нем больше никто не шевелится. Но уже где-то сверху раздаются команды: вначале вдалеке, потом все ближе и ближе, и слышно, как с этажа на этаж бегут новые отряды то ли петралонов, то ли пангинов.

Магазин автомата пуст, и Поп отбрасывает его в сторону. Они начинают шарить в полумраке, в отблесках голубоватого металла и тут же среди какого-то хлама обнаруживают стонущего Пайса. Подхватывают его. Он что-то хочет им сказать, теряет сознание, бредит. Они с ужасом видят, что у него сломано бедро, а в груди дырка, пузырящаяся при каждом вдохе.

* * *

Они мечутся в ловушке, ища выхода. У них нет шанса. У них вообще нечего нет, кроме странного марсианского ружья, стреляющего холодно-голубоватым металлом. Они просто тыкаются в плоском, как спичечный коробок, подвале, не в силах дотянуться к люку в потолке, откуда все явственнее доносятся звуки погони. Чудом находят тайную кнопку – вдруг пол под ними дрожит, трясется, потолок раздвигается. Их поднимает, выше и выше вместе с мусором, вместе с мертвыми петралонами и пангинами. Они проплывают сквозь гостиницу – вначале оторопелые, потом, как по команде, падают животом на платформу рядом с неподвижным Пайсом, потому что минуют суетящихся на серпантинах пангинов и петралонов. Взлетают выше и выше, под невидимый потолок. Но так и не достигают его. Останавливаются. Перетаскивают Пайса на какую-то площадку – как раз вовремя, потому что лифт, так же мерно подрагивая, тут же начинает движение вниз.

От их неуклюжих движений Пайс приходит в себя, и они с Попом понимают, что он что-то хочет им сказать.

– Дай мне, – просит Пайс, – дай мне…

Он тянется к ним. И вдруг Он понимает, что хочет Пайс.

– Дай мне, – он дышит глубоко, превозмогая боль, лоб его покрылся потом, – иначе я снова потеряю сознание.

Он хватает ствол марсианского ружья и прижимает к груди, на которой пузырится кровь.