отделился легко, был теплым и сухим. Света не хватало, но Выхин все же разглядел светлые узоры на поверхности камня.

А потом они засветились.

Тонкие линии вспыхнули горячим бледным светом, очерчивая дрожащие тени вокруг. Тут же засветились стены, выпячивая из темноты переплетения линий, обнажая узоры от пола до потолка, в выбоинах и на склепе в центре. Линии раскалились стремительно. Выхин с криком уронил камень, тот наполовину погрузился в мутный мох, но продолжал светить ровным белым светом. Казалось, в пещере кто-то развесил гирлянды и включил их.

Хотелось убежать. Выбраться на поверхность. Никогда сюда не возвращаться.

В воздухе запахло свежестью, откуда-то потянуло сквозняком.

Ноги не слушались. Обожженная ладонь болела.

Линии наслаивались одна на другую, объединялись, переплетались в новые узоры. Земля под ногами тоже засветилась, мох и грязь окрашивали свет в странные фосфоресцирующие тона.

Выхин пискнул. От страха он не мог выдавить из себя других звуков. Казалось, из склепа сейчас непременно вылезет-таки тварь, от которой пахнет гнилью, глиной, грязью. Тварь эта тоже будет светиться, ее кожа окажется покрыта сотней узоров, набухшие линии – будто татуировки – оплетут с ног до головы. Тварь эта набросится на Выхина… и что сделает? Зачем ей его жрать? Что в нем такого?

Прошла минута, а может час или два, но никто ниоткуда не вылез. Линии пульсировали, пол светился, хорошо стали видны склеп, выбоины в стенах, грязь и подтаявший снег под ногами. От мха поднимался пар и аккуратно расплывался по пещере.

Выхин попробовал пошевелиться – получилось. Поднялся. Никто не набросился на него, никто не хотел остановить. Подошвы ботинок погрузились в светящуюся жижу, по пещере эхом разнесся чавкающий звук.

Выхин крутил головой, осматриваясь. Он вдруг заметил, что линии и узоры не были бессмысленными. Они складывались в рисунки. Это были лица, множество человеческих лиц – женщины и мужчины, дети, старики, подростки. Кто-то бородат, кто-то лыс. Кто-то кричал, кто-то плотно сжимал губы. Линии соединяли лица между собой витиеватой вязью. Анфас, профиль, впадины глаз, острые носы, широкие лбы, оттопыренные уши. Лица, лица, лица. На стенах, на потолке, на склепе и даже под ногами.

Выхин подумал, что он хотел бы их всех перерисовать. Немедленно. Только нужно сбегать домой за тетрадью и ручками. Переобуться, накинуть сухое, прихватить фонарик, свечи, спички, лопату, ведро, раскладной табурет отчима, и еще одежды, еды какой-нибудь, чтобы остаться в пещере на день или два, пока не перерисует их всех, лица, лица, лица.

«Кенотаф, – подумал он. Или подумал, что подумал. – Это не пещера, а кенотаф. Древнее ложное погребение. Могила без тела. А в нем камни. Так правильно».

Выхин схватился за голову от возбуждения и радости. Он понял, что нашел свое место. У каждого ведь бывают свои места, куда хочется спрятаться от проблем и больше никогда не выбираться. Подвал, чердак, рабочий кабинет, туалет, автомобиль, балкон, кенотаф в лесу.

Он бросился к дыре, сквозь которую провалился сюда. Боялся, что не выберется, но выбрался в два счета, глотнул свежего морозного воздуха, закашлялся, ткнулся носом в талый снег, сгреб пальцами мокрую траву и рассмеялся от нахлынувшего внезапно счастья. Стоило закрыть глаза – а светящиеся лица уже были там, в глазах, ждали его.

Прекрасное, прекрасное чувство.

Часть вторая

Глава седьмая

1

В кондиционере что-то постукивало и поскрипывало, будто внутри застряла мышь. Но это было не важно. Холод проник в квартиру и без кондиционера, звуки не мешали.

Капустин привык. Следы от его ботинок – рифленые подмерзшие узоры – тянувшиеся от двери, по линолеуму в коридоре, по ковру комнаты, медленно таяли и оставляли капельки грязной влаги (если принюхаться, можно было уловить запах тины, мха и перегноя). Ледяной ветер притаился внутри шляпы из гвоздей, время от времени наигрывая тихую шепелявую мелодию, которую слышали только избранные. Мороз лежал на плечах, сжимал шею, забрался в легкие, в пустую глазницу и куда-то еще, в темноту под ребрами, которую многие называли душой.

Диван, на котором сидел Капустин, медленно зарастал инеем. Обои за его спиной искрились и начали ломаться от холода.

Тетрадь в руках – тонкая, старая, в клеточку – тоже замерзала. Пальцы Капустина впивались в бумагу, от подушечек расползались густые белые узоры. Дед Мороз, видно, сошел с ума, решив устроить художественное представление в середине лета.

Капустин чувствовал, что сил осталось немного, он почти выдохся.

– А ведь похоже, – сказали в полумраке комнаты. – У жирдяя совсем мозги поехали, но рисовал отлично.

Тетрадь была открыта на странице, где Выхин изобразил Сашку. Лысый мускулистый парень злобно таращился карикатурно выпученными глазками. Череп его был расколот трещинами, уши переломаны, как у борцов на карикатурах, губы разбиты, подбородок вывернут и удлинен. Рот при этом открыт и набит пирожками. Пропорции тела вообще были произвольными – руки мускулистые, но короткие, кулаки огромные, с раздробленными костяшками, ноги колесом. Не смешно, но и не страшно. Выхин будто издевался над персонажем, выливая на рисунок собственную злобу и бессилие.

– Похоже, похоже, – пробормотал Капустин и перевернул страницу.

Жирная Маро. Какая прелесть. Тили-тили-тесто. В те годы она была слишком мелкая, чтобы обращать на нее внимание. Ревновала ко всем подряд. А за выбитый Выхиным зуб хотела порезать того ножом. Отчаянная девчонка, где она сейчас? Наверняка похорошела. Кавказские женщины с годами становятся только красивее. Надо бы разыскать.

Он усмехнулся, вспоминая. Тонкими пальцами провел по листу, и все линии рисунка мгновенно покрылись инеем, который тут же растаял. Бледная въевшаяся паста стала растекаться кляксами по бумаге. Все, выдохся.

– Пожрать бы чего-нибудь, – сказали из полумрака.

– Я не голоден, – ответил Капустин.

Много лет он сам был пищей. Его плоть пожирали муравьи, жуки, черви, кости пальцев глодали полевые мыши.

В царстве смерти, под плотным слоем камней и земли, обитает несметное количество существ, которые не прочь полакомиться новоприбывшим. Хорошо, что он не чувствовал боли, но копошение насекомых в грудной клетке или в пустой глазнице вызывало глухое, тревожное чувство. Капустин хотел выбраться. Все эти годы он мечтал о том, как окажется на свободе.

И вот свобода была вокруг и внутри него. Морозная до колкости. Накопившаяся за много лет. У этой свободы была цель – Выхин.

– Как думаешь, он найдет путь к кенотафу? – из полумрака дверного проема выбрался Вано. Страшный, нелепый, изуродованный безумной фантазией.

Капустин на мгновение залюбовался проделанной работой. Потом сказал:

– Кенотаф сам его найдет, это всего лишь вопрос времени. Главное, чтобы жирдяй не свалил из города.