Но традиционные религии не исчезли, и сейчас у нас есть основания полагать, что в условиях свободы сохранятся разнообразные религиозные и секулярные учения, многие из которых будут продолжать привлекать сторонников. Проект конструирования политических эмоций должен либо идти наперекор этой реальности, либо научиться приспосабливаться к ней. В концепции Милля отсутствует уважение к свободе совести человека, что неприемлемо в обществе, основанном на равном уважении. Тагор справляется лучше, но у него все равно не получается четко сформулировать проблему плюрализма или предложить определенный подход к ее решению – все это должно быть артикулировано в любом современном политическом проекте.

Наконец, поскольку Милль и Тагор расходятся с Контом в вопросах свободы, мы должны понять: что значит свобода для них, как она реализуется в личности и как она связана с политической любовью и реализуется в ней. Моцарт и да Понте понимали, что недостаточно иметь хорошие учредительные документы или даже хорошие институции. Свобода должна пронизывать человека изнутри, освобождая его от ограничений внутренних гнева и страха, которые приводят к иерархии и доминированию; она создает, а затем совершенствует форму любви, которая одновременно эротична и нежна, больше похожая на «Voi che sapete», чем на «концерт» залпов пушек и оружий, от которых Керубино съеживается. Милль, очевидно, понимал это, считая, что поэзия является ключом к формированию здоровой личности и что «эстетическое воспитание» должно стать основой нового университета. Но, всегда сдержанный в вопросах эмоций, он мало что сказал о том, какова природа или каково влияние внутренней свободы на разум.

Тагор идет гораздо дальше: он рассматривает (а в Шантиникетане и реализует) свободу как физическую, так и интеллектуальную – танцы наравне с рассуждениями, а также набор социальных практик, основанных на любви в раннем детстве. Поскольку мы переходим к рассмотрению политических свободы и любви в наши дни, нам было бы полезно поразмышлять над рассказом Амиты Сен о том, как Тагор играл роль Путника в своей танцевальной драме «Ритуранга». Он расхаживал по сцене и пел:

Мои оковы будут сломлены, будут сломлены в момент отъезда.

Я свободен, кто сможет заточить меня за запертыми дверями!

Когда звенит вечерний колокол, я иду в темноте. [В тексте также цитируется стихотворение на бенгальском.]

Что за чудесный момент – сильные руки разрывают оковы! Свободный путник идет вперед, радость свободы звенит в его шагах, а бесстрашие – в его чистом голосе. Даже после того, как он уходил со сцены, звук вечернего колокола эхом отдавался в ушах зрителей (65–66).

Это было написано в 1999 году гражданкой Республики Индия. Когда Амита Сен училась в школе Тагора, Индия не была независимой; но, говорит она, независимость была целью, к которой многое в ее образовании указывало путь. Тагор давал своим ученикам парадигму свободной гражданственности, о которой они никогда не забывали. Как и все их образование, этот образ свободы наполнен страстью, а парадигма политической любви скорее эротична, нежели спокойна и созерцательна. Все ученики реализовывали ее по-своему, в своих собственных жестах неповиновения и индивидуальных формах созидательной радости. И поскольку, по мнению Тагора, в основе угнетения – как внутреннего, так и внешнего – лежала искаженная концепция мужественности, ключевыми агентами творческой трансформации общества были женщины (независимо от их биологического пола). В каком-то смысле между баулами и «Свадьбой Фигаро» лежит целый мир, но на более глубоком уровне Тагор совпадает в своем видении мира с Моцартом: «После многих треволнений, бурных сцен и приключений общей радостью, весельем должно день закончить нам!»

Часть II. Цели, возможности, проблемы

ВВЕДЕНИЕ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ

Исторический обзор в первой части показал нам, почему проект «гражданской религии» важен для либерального общества и почему он должен реализовываться в духе Милля и Тагора, а не Руссо и Конта. Керубино из оперы Моцарта воплощает в себе привлекательный образ гражданина, который не стремится к доминирующему, иерархичному типу отношений с другими, но, напротив, ищет взаимную, уважительную любовь, которая приглашает к радостной обоюдной беседе – то игривой, то вдохновляющей. Рассуждения Дж. С. Милля о «религии человечества» дополняет этот образ политической структурой, соединяя расширенное сочувствие с духом эксперимента и критики. Его предложения в области образования показывают, как реальное общество может воспитать граждан наподобие Керубино. Рабиндранат Тагор использует образы баулов, развивая то, что мы можем назвать «линией Керубино», но при этом сильнее углубляясь в детали и настаивая на том, что граждане будущего должны быть готовы отбросить все мертвые традиции и экспромтом придумывать решения проблем в эксперименталистском духе, наполненном любовью и надеждой. Тагор справедливо настаивает на критической свободе и духе смелых нововведений, соглашаясь с предложением Милля, но будучи педагогом, феминистом и композитором популярной музыки, рассматривает это предложение в более практическом ключе. Тагор уважительно относится к существующим религиям и стремится включить их в политику взаимности, а не очерняет, стремясь вытеснить их – это то, что отличает его от Милля и вносит особый вклад в современные дискуссии о публичной сфере. Начинает появляться политическая и практическая форма обоснованной «гражданской религии».

В то же время благодаря Моцарту и Тагору мы узнали, что любое привлекательное политическое предложение должно быть контекстуальным, основанным на понимании национальных истории, традиций и проблем. Между баулами и Керубино определенно есть сходства; однако они укоренены в своем месте и времени и могут выражать себя благодаря этой укорененности.

История помогает нам подумать о том, что нам предстоит защищать и осуществлять сегодня. Однако, сколь многообещающим бы ни был этот материал, не хватает некоторых элементов, чтобы мы могли приложить его к любому уже существующему обществу. Во-первых, нам нужен план: понимание того, куда движется тот тип общества, который мы имеем в виду. Эта книга об обществах, которые стремятся к справедливости, а не об обществах, которые ее уже достигли. Прежде чем мы сможем сказать что-то полезное о том, что этим обществам поможет, а что помешает, нам необходимо очертить цели, к которым эти общества стремятся. Разные эмоции ведут нас в разные стороны, и нам просто необходим набросок желаемого конечного пункта, если мы собираемся разобраться в предстоящих сложностях.

Нам также нужен более глубокий психологический подход, чем представленный в любом из наших исторических источников. Они, как мы увидели, фокусируются на ограниченном сострадании как главном препятствии на пути к справедливости. Но даже оно недостаточно хорошо было ими проанализировано. Поэтому одна из задач, стоящих перед нами, – изучить сострадание более подробно: понять, из чего оно состоит и почему оно обыкновенно ограничено и неравномерно. Наши авторы не понимали, что сострадание и альтруизм – это часть нашего животного наследия; нам же это теперь известно. Важно изучить это наследие, чтобы понять, с одной стороны, какими мощными ресурсами мы обладаем (на которые можно положиться), и с другой стороны – с какими вероятными препятствиями мы можем столкнуться на пути к справедливому и уважительному отношению. Исследования животных в сочетании с экспериментами, в которых принимали участие люди, показывают нам, что мы существа не только эгоистичные, но способные к альтруизму и эмоциональной заботе. Но в то же время они демонстрируют, что с этой заботой связано много опасностей, когда мы думаем о цели политической справедливости.

Есть еще одна проблема с нашими источниками: они не в состоянии распознать и исследовать некоторые темные стороны человеческой личности, которые создают постоянные препятствия для взаимности и равной заботы. Конт и Милль были сильно озабочены отрицанием теоцентричных идей первородного греха как основы общества и поэтому слишком быстро перешли к тому, что мы могли бы назвать наивной картиной личности – в которой у нас есть только хорошие побуждения, и наша единственная проблема в том, чтобы направить их на большее количество людей и сделать более или менее стабильными. Однако жизнь не столь прекрасна, и баулы, о которых пишет Тагор, дают нам уже более полное представление о том, что мы должны преодолеть в самих себе: проблемное отношение к телу, склонность испытывать отвращение к жидкостям организма и проецировать это отвращение на других людей, в том числе – на женщин. Но в абстрактной