контроля, коль скоро его философское духовенство провозглашало нормы и правила морали, которые должны были пронизывать повседневную жизнь каждого человека точно так же, как в Средние века это делала Римско-католическая церковь, будучи на позиции морального и духовного авторитета. Он не оставляет пространства для инакомыслия и экспериментов и тоже не хочет поручать обычным людям самостоятельно решать сложные вопросы.

По этим и другим причинам Милль и Тагор отказываются от проекта Конта, но не отказываются от общей идеи, лежащей в его основе. Они чувствуют, что публичная культура нуждается в чем-то похожем на религию – в чем-то страстном и идеалистичном, – если необходимо, чтобы эмоции людей поддерживали проекты, направленные на достижение высоких целей. Они также согласны с Контом (и Моцартом) в том, что новая религия должна воплощать в себе определенную форму любви. Простого уважения недостаточно для объединения граждан, когда они должны жертвовать своими интересами. Нужно что-то более глубокое, более страстное, занимающее центральное место в человеческом развитии. Хотя их представления о том, какой должна быть эта политическая любовь, несколько разнятся, и Милль, и Тагор согласны с тем, что простой заботы и уважения недостаточно.

Но каким станет проект Конта, если мы откажемся от удушающей атмосферы контроля и навязывания официальной идеологии, которые лежали в его основе? У Милля и Тагора на этот счет есть интересные идеи, предполагающие, что культура воображения и сочувствия полностью совместима с либеральной культурой экспериментов и инакомыслия (и даже может усилить ее). Мой проект я выстраиваю в этом же духе. Но тем не менее перед тем, как идти дальше, необходимо ответить на несколько вопросов.

Во-первых, мы должны задать вопрос о тех диагнозах, которые Милль и Тагор ставят человечеству. Оба считают, что ограниченное сочувствие – это наша основная этическая проблема в сочетании со стадной покорностью, которая заставляет людей слепо следовать традициям, где сочувствие распространяется на очень ограниченный круг людей. Милль мало говорит о негативных эмоциях, таких как страх и злость, и совсем ничего не говорит об отвращении, стыде и групповой ненависти. Беря за основу баулов, Тагор имеет в виду, что преодоление отвращения к человеческому телу – это еще одна важная задача, которую следует решить хорошему гражданину, связанная с преодолением гендерной и кастовой иерархий. (В романе «Гóра» он продолжает развивать эту тему, как мы увидим в седьмой главе.) Но связь между преодолением отвращения и расширением круга сочувствия в значительной степени остается неявной, учитывая немногословные описания Тагором баулов. Тем не менее психология Тагора затрагивает проблемы, с которыми Милль никогда не сталкивался. Сегодня, размышляя о длинном перечне ужасающей человеческой жестокости, мы не можем принять оптимизм Милля и должны искать более глубокое понимание.

Но, конечно же, проблемы остаются проблемами при определенном взгляде на политическую цель. Здесь оба проекта несовершенны, в особенности проект Тагора. Мы в общих чертах представляем, что ищут Милль и Тагор, но их неспособность сформулировать образ достойного общества делает их выводы о современном положении дел разрозненными и ad hoc. Мы нуждаемся в теории политических институтов, того, что эти институты делают для людей и пределов политической справедливости. Безусловно, Милль высказывается на этот счет в других работах, и даже из его критики Конта становится ясно, что он расширяет обязанности правительства по распределению. Тем не менее остается неясно, как часть проекта Милля, касающаяся эмоций, связана с описанием деятельности правительства. Тагор же просто не заинтересован в институтах, кроме его очевидного интереса к независимости Индии от Британии.

Поскольку Милль и Тагор мало говорят о политической сфере и ее масштабах, нам остается неясным, где и как будут происходить изменения, о которых они говорят. Оба пишут об образовании и выступают за его реформу как одно из направлений новой «религии», но Тагор думает только о добровольных частных инициативах. Милль считал, что как общественные, так и частные альтернативы должны сосуществовать и конкурировать, ограниченные системой государственных экзаменов. Что касается песен Тагора, то он их видел как часть популярной культуры, а не как официальные гимны, хотя две из них стали в итоге таковыми. Неудивительно, что в его работах не идет речь о том, как государство и гражданское общество должны взаимодействовать в продвижении культуры заботы, поскольку страны как таковой еще не существовало. Короче говоря, ни Тагор, ни Милль не дают четкого объяснения, как будет распространяться новая «религия» или почему мы должны думать, что она в итоге будет превалировать. Отчасти это объясняется тем, что скептицизм относительно контианской идеи контроля и гомогенности приводит их к недоверию ко всей системе поддержки определенных целей со стороны государства.

По этим же причинам Милль и Тагор с трудом определяют надлежащий баланс между солидарностью и индивидуальными экспериментами. Оба отвергают контианскую концепцию контроля; оба ценят свободное пространство для «сумасбродного» инакомыслия и воображения. Но они также считают, что люди в определенном смысле должны научиться проявлять эмоциональную солидарность. Религия человечества Милля призывает всех отождествлять себя с будущим всего человечества, и ожидается, что люди присоединятся к этому общему эмоциональному устремлению. Но как найти этот тончайший баланс между выполнением общей задачи и свободой экспериментировать и быть несогласным? У Милля на этот счет почти ничего не сказано. Тагор уделяет этому больше внимания.

В своей школе он каждый день демонстрировал этот тонкий баланс, прививая ученикам дисциплину и определенные идеалы, создавая при этом пространство для процветания индивидуальности. Его манера танцевать сочетала в себе хореографию с экспериментами. И жанр популярной музыки, который он создал, также является попыткой найти этот баланс. Для Тагора весь смысл песни в том, что люди иногда поют ее в одиночку, а иногда – все вместе, и это единство, безусловно, является одним из мощных средств формирования политических эмоций. Ганди в духе Тагора использовал песню «Если никто не ответит на твой зов, иди один» как средство объединения массового движения, хотя Тагор, безусловно, ценил индивидуальное инакомыслие несколько больше, чем Ганди. Тем не менее существующие записи Тагора и его непосредственных учеников показывают, что песни были инструментом индивидуального самовыражения, какими они являются и сегодня, в голосах переводчиков из разных слоев общества. Тем не менее эти парадигмы ставят нас перед серьезной проблемой: как нам сохранить то хорошее, что есть в организованном порядке и солидарности, отбросив нелепое и удушающее? Как развивать инакомыслие, не упуская при этом общей заботы? Любые рассуждения о роли искусства в публичных эмоциях должны будут дать прямой ответ на этот вопрос.

Рассмотрим эту проблему с другой стороны: Милль обвиняет Конта в отсутствии чувства юмора, и это очень важное замечание (к чему нас уже подготовил Моцарт). Идеализм Конта грандиозен, и ему не хватает понимания реальности человеческой жизни – неуклюжей и удивительно неравномерной.

Такое понимание есть у Милля и Тагора, но им трудно интегрировать его в свои идеалистические проекты. Иногда кажется, что они тоже никогда в жизни не смеялись: например, когда они говорят об идеальном человечестве будущего и призывают к чему-то, напоминающему поклонение человеческому роду. Реалистичный взгляд на человеческую слабость трудно сочетать с этой благоговейной позицией. Как ясно дает понять Амита Сен, в своей школе Тагор действительно знал, как смеяться, и вдохновлял студентов, оставляя им пространство для уникального личного самовыражения. Юмор присутствует и в художественных произведениях Тагора, в них прослеживается его понимание сложности человеческого существования. Но проблема правильного баланса между юмором и возвышенными идеалами все равно остается, и любое общество должно задуматься об этом, ища ответы в искусстве.

Еще одна нерешенная проблема – это статус религии в обществе. Милль во многих отношениях улучшает проект Конта, но в ключевом аспекте он наследует его некритически: он считает, что в какой-то момент традиционная религия отомрет и на ее место придет гуманизм. Хотя Милль и не имеет в виду нечто похожее на контианскую авторитарную pouvoir spirituel (фр. духовную власть), он действительно считает, что вопрос о социальной полезности религии может быть решен определенно против традиционных религий и в пользу гуманизма, и его надежды на человечество связаны с широким принятием этого решения. Позиция Тагора менее ясна в этом вопросе, но он рассматривает свою гуманистическую религию, по крайней мере, как одну мощную социальную