что свою роль сыграла и тенденция к потеплению, связанная с окончанием долгого похолодания, известного как малый ледниковый период. Его завершение и начало были постепенными, поэтому точную датировку установить невозможно, но считается, что фаза похолодания длилась с начала XVII в. до начала XIX столетия. Затем наметилось потепление, что привело к повышению глобальной температуры и росту осадков. Такие климатические изменения оказались весьма благоприятны и для вируса желтой лихорадки, и для комаров, которые его переносят.

Невольники из Африки, где эта болезнь носила эндемический характер, обычно обладали сразу несколькими формами защиты: приобретенным иммунитетом, перекрестным и врожденным. Если человек переболеет желтой лихорадкой в детстве, у него сформируется приобретенный иммунитет, который останется на всю жизнь. Люди, переболевшие лихорадкой денге, которая тоже характерна для большинства регионов Африки, приобретают перекрестный иммунитет. Он возникает потому, что вирус денге и вирус желтой лихорадки принадлежат одному роду Flavivirus. Тут действует тот же механизм, что и с коровьей оспой, которая, как доказал Дженнер, обеспечивает иммунитет к натуральной. Ко всему прочему, многие исследователи считают, что под селективным давлением естественного отбора у африканской популяции сформировался еще и врожденный иммунитет к желтой лихорадке. По той же причине у народов Африки и Средиземноморья нередко встречаются такие наследственные заболевания крови, как серповидноклеточная анемия и талассемия, которые обеспечивают защиту от малярии, издавна присущей соответствующим регионам.

Невосприимчивость африканцев к желтой лихорадке очень сильно бросалась в глаза на фоне беззащитных перед ней белых. Для европейцев пребывание на Карибских островах вроде Эспаньолы было заведомо рискованным, и самой страшной напастью, которая их там поджидала, оказалась желтая лихорадка. Столь разительные отличия анамнезов стали водоразделом между европейцами и африканскими невольниками. Контраст был настолько ярок и очевиден, что в 1850 г. английский писатель Роберт Саути упомянул его в своих заметках: «Болезни как овощи: каждая выбирает себе подходящую почву, одним нужна глина, другим – песок, третьи предпочитают скалы. Так же ни желтая лихорадка не угнездится в негре, ни тропический сифилис – в белом»{36}.

Это отличие африканского иммунитета от европейского оказалось фактором, предопределившим дальнейшую историю колонии. Оно не позволяло плантаторам привлечь к работе коренных американцев или неимущих европейцев – приходилось импортировать новых и новых рабов. Нараставшая социальная напряженность выливалась в мятежи и способствовала тяжелейшим эпидемиям желтой лихорадки среди европейского населения Карибских островов. Далее поговорим о наполеоновской армаде, прибытие которой в 1802 г. дало начало самой смертоносной эпидемии желтой лихорадки в истории Американских материков. Последствия той эпидемии имеют огромное историческое значение, и в их числе крах наполеоновских амбиций, связанных с покорением Америки.

Социальная напряженность

Бесчеловечные условия, царившие на сахарных плантациях Сан-Доминго, привели к тому, что в колонии сложилась особая история невольничьего сопротивления. Сторонние наблюдатели, как, например, французский писатель эпохи Просвещения Гийом Рейналь, предсказывали крупное восстание под предводительством «нового Спартака», а французский противник рабства граф де Мирабо сравнивал Сан-Доминго с вулканом Везувий. Сопротивление рабов принимало разные формы: неповиновение, ответное насилие, призывы к мятежам на воскресных богослужениях, уход в банды маронов. Маронами называли беглых рабов, которые в попытках вернуть себе свободу сбегали в горы и скрывались в лесах. Изредка невольники оказывали более серьезное противодействие, и, восстав против вопиющей жестокости надсмотрщиков и управляющих, покидали плантации, объявив, что вернутся только на своих условиях.

Плантаторы же больше всего боялись эпизодических массовых восстаний, которые начинались с внезапностью землетрясения и полностью останавливали работу сахарных плантаций Сан-Доминго. Наиболее известным таким восстанием стал заговор Макандаля в 1758 г., когда разгневанные рабы отравили своих хозяев и поквитались с надсмотрщиками. И хотя Франсуа Макандаля в конце концов сожгли на костре, соплеменники, считавшие его колдуном вуду, верили, что Макандаль не погиб в пламени и еще вернется, чтобы помочь своему народу отвоевать свободу. Его образом вдохновлялись повстанцы периода 1791–1803 гг., в том числе Франсуа Доминик Туссен-Лувертюр.

Демографическая картина колонии тоже давала основания для восстаний. В отличие от рабов на Юге США, невольники Сан-Доминго составляли подавляющее большинство населения. Их было около полумиллиона, и они представляли самую многочисленную общность рабов в Карибском бассейне, значительно опережая численностью Ямайку – ближайшего конкурента, где проживало 200 000 невольников. Остальное население Сан-Доминго составляли 30 000 мулатов и 40 000 белых. К тому же плотность проживания африканских рабов в Сан-Доминго была самой высокой в мире. Сравните: на момент взятия Бастилии в 1789 г., на всей территории Соединенных Штатов проживало 700 000 темнокожих рабов, а в Сан-Доминго, на территории размером всего лишь с Массачусетс, обитало 500 000 невольников.

Такая высокая плотность темнокожего населения имела свою специфику. Выращивание сахарного тростника было очень трудоемким процессом, поэтому на плантациях работали сотни мужчин и женщин. В таких условиях повстанческая и религиозная агитация стремительно распространялась по всей плантации, а затем перекидывалась на соседние, где тоже было много рабов. То есть в сравнении с другими рабовладельческими обществами демографическая ситуация и принцип организации труда в Сан-Доминго обеспечивали мощный потенциал для восстания.

Кроме того, в критических ситуациях темнокожие часто находили поддержку у мулатов. Согласно расовым категориям, царившим в те времена, мулаты, или «цветные», занимали промежуточное положение между белыми и темнокожими. Юридически они были свободными, и белые доверяли им должности надсмотрщиков, контролеров и ополченцев. Но в то же время люди смешанной расы испытывали на себе все унижения сегрегации. Закон запрещал им владеть личным оружием и занимать государственные должности. Обычно они находились на нижних ступенях экономической лестницы. Их бурлящее недовольство было извечным слабым звеном системы.

К несчастью тех, кто надеялся увековечить иерархию рас, белых на острове было так мало, что даже плохо вооруженные темнокожие мужчины и женщины догадывались: перевернуть мир белых вверх дном будет несложно. Подобные соображения подстегивала и разобщенность белых, которых друг от друга отдаляли классовая принадлежность, образование, унаследованное богатство. Многочисленные «мелкие белые» (petits blancs), как их пренебрежительно называли рабы, являли собой аморфную массу безропотных ремесленников, моряков, лавочников и уличных торговцев, которые блюли свои интересы – совсем иные, чем у богатых плантаторов и дельцов, стоявших на вершине социальной пирамиды острова. Но и среда рабовладельцев единством интересов не отличалась, что выразилось в противостоянии хозяев сахарных плантаций, раскинувшихся в долинах, и кофейных плантаторов, чьи горные угодья были гораздо меньше.

В немалой степени старый порядок в Сан-Доминго пошатнуло и то, что среди рабов многие не были сломлены морально и не принимали текущее положение дел как норму. Из-за высокой смертности на плантациях к 1789 г. большинство невольников, трудившихся на острове, были уроженцами Африки и помнили, как жили до порабощения. Мужчины и женщины, совсем недавно прибывшие на остров в кандалах, не считали свое рабство чем-то закономерным и неизменным. Совсем наоборот, они помнили, что раньше были свободными, и поддерживали связь с земляками. Они общались на родном языке, чтили свои обычаи и религиозные традиции. У многих имелся опыт боевых действий. По понятным причинам такие «ветераны Африки» были склонны к побегам, и, зная это, с них не спускали глаз конвоиры из числа мулатов на службе у белых. Обязанностью таких сторожевых отрядов было обеспечение трудовой дисциплины, наказание бунтовщиков и поимка маронов.

Сколь ни удивительно, но первым положение дел на острове попыталось исправить Министерство колоний в Париже в середине 1780-х гг. В ответ на тревожные рапорты о мятежах в Сан-Доминго Министерство издало несколько указов, призванных восстановить общественный порядок. Министерство требовало пресечь злоупотребления и улучшить условия жизни невольников, работающих на плантациях сахарного тростника. Нелишним будет уточнить, что указы, одобренные монархом, предусматривали наказания для плантаторов за убийства рабов, а также введение обязательного выходного раз в неделю, ограничение рабочего дня и гарантии, что все рабы будут получать питание в необходимом для выживания объеме. Весьма показательно, что плантаторы были категорически против новых правил, а суд в Кап-Франсе признал министерские указы противоправными. Как точно сформулировал кто-то из современных ученых, Сан-Доминго одержал победу в злополучном первенстве за звание «самой бескомпромиссной и концентрированной рабовладельческой системы среди когда-либо существовавших»{37}.

Наиболее серьезной угрозой старому режиму Сан-Доминго были мароны – беглые рабы, создававшие собственные поселения в труднопроходимой местности, куда власти добраться не могли. Время от времени отряды маронов покидали убежища и устраивали набеги на плантации – грабили, сжигали, убивали. Однако экономический рост повлек за собой безжалостное расширение посевных