Несколько лет назад, в один прекрасный весенний день, отец взял семилетнего сына с собой на бейсбол. Играли «Detroit Tigers». Через некоторое время сын попросил лимонаду, и отец с готовностью отправился к киоску. В киоске был только «Mike’s Hard Lemonade», и отец, профессор археологии в университете штата Мичиган, никогда не слышавший о таком напитке и понятия не имевший, что он содержит 5 % алкоголя, купил бутылку и принес ее сыну.

Пока отец и сын следили за игрой «Тигров», охранник случайно заметил, что ребенок потягивает слабоалкогольный напиток. Он позвонил в полицию, а та, в свою очередь, вызвала «Скорую помощь». «Скорая» приехала прямо на стадион, и ребенок был доставлен в больницу. Врачи не нашли в организме мальчика никаких следов алкоголя и были готовы отпустить его. Но полиция отправила ребенка в приют Службы защиты детей. Полицейские вовсе не хотели этого делать, но таковы правила. Окружные чиновники продержали мальчика в приюте три дня. Они не хотели этого, но так было положено по инструкции. Потом судья постановил, что ребенок может вернуться домой к маме, но только в том случае, если его отец уйдет на определенный срок из дома и поселится в гостинице. Судья не хотел выносить такой вердикт, но он следовал процедуре. Через две недели семья наконец воссоединилась.

Почему так случилось? Обозреватель Национального общественного радио Скотт Саймон прокомментировал эту «лимонадную историю» так: «Правила могут быть дурацкими, но они избавляют вас от необходимости думать. …И, если быть откровенным, введение таких правил часто диктуется ранее допущенными ошибками – например, тем, что кто-то из чиновников когда-то оказался недостаточно строг и позволил ребенку вернуться в неблагополучную семью». Скрупулезное следование правилам в подобных случаях призвано защитить детей от семейного насилия и равнодушия, когда те, кто несет за них ответственность, не уделяют им должного внимания. Но правила – даже хорошие – порой заводят в тупик, ибо не могут заменить собой верное суждение о происходящем.

Сотрудникам городских служб и судьям, вовлеченным в «лимонадную историю», не хватило практической мудрости и полномочий, чтобы принять самостоятельное решение. Мы все обладаем способностью к воспитанию в себе практической мудрости, но эту способность нужно развивать. Мы можем научиться рассматривать цели и правила в более широком контексте, потому что у нас есть врожденная способность различать оттенки и нюансы. Отец, который дал своему мальчику слабоалкогольный напиток по незнанию, отличается от отца, покупающего сыну «Mike’s Hard Lemonade» регулярно, или от того, кто закрывает глаза на употребление алкоголя его ребенком. Наша способность распознавать и интерпретировать важные паттерны (то есть собственно практическая мудрость) будет развиваться, если у нас сформированы этические и нравственные представления. Но практическая мудрость не возникает сама по себе; она нуждается в институтах, которые будут культивировать ее.

Однако этого не происходит. Наша корпоративная и бюрократическая культура, постоянно требующая повышения эффективности, увеличения прибыли и все более строгой отчетности, породила растущую зависимость от правил и стимулов, позволяющих контролировать поведение. Полицейские, социальные работники и судья, забравшие мальчика из семьи и запретившие отцу встречаться с ним, руководствовались жесткими правилами, предполагающими, что должностным лицам доверять самостоятельное решение нельзя. Но когда такая практика закрепляется институционально, мы теряем представление о настоящих целях и задачах нашей деятельности и перестаем развивать этические навыки и нравственные качества, необходимые для их достижения.

Нам становится все сложнее культивировать практическую мудрость, которая необходима для принятия верных решений. Идет война, настоящая тайная война с мудростью. Война, которая не нужна никому, которая наносит урон всем и подрывает наше стремление и умение быть мудрыми.

Наконец, давайте узнаем, как некоторые проницательные и смелые люди – «коварные нарушители» – находят способы поступать мудро, несмотря на то что правила и процедуры систематически этому мешают.

Атака на свободу выбора

Через два года после того, как судья Луиза Форер определила Майклу наказание за ограбление с помощью игрушечного пистолета, он полностью отбыл тюремное заключение и успешно прошел испытательный срок. Он возместил убытки таксисту, вернулся к своей семье и получил постоянную работу. Повторных задержаний не последовало.

Однако прокурор не согласился с приговором, вынесенным судьей Форер, и подал апелляцию в Верховный суд штата Пенсильвания. Прокурор требовал, чтобы Форер назначила Майклу минимум пять лет, как того требовал закон Пенсильвании от 1982 года, – за тяжкое преступление, совершенное в общественном транспорте или вблизи него. То, что Майкл полностью отбыл назначенное ему наказание и претензий к его поведению не было, не повлияло на решение вышестоящей инстанции. Верховный суд штата обязал Форер повторно назначить Майклу срок заключения, равный пяти годам.

«Я столкнулась с необходимостью выбора между законом и справедливостью, – говорит Форер. – Как судья, я давала клятву защищать закон, и я не могла найти никаких правовых оснований для отказа выполнить требование Верховного суда. Тем не менее пятилетний срок был явно несоразмерен совершенному Майклом преступлению. Основаниями для лишения свободы являются возмездие, сдерживание и реабилитация. Майкл получил возмездие в виде краткого срока тюремного заключения и возмещения убытка потерпевшему. Он вполне успешно избегал совершения правонарушений. Он по любым меркам встал на путь исправления. Не существовало никаких социальных или криминологических оснований для его возвращения в тюрьму. Встав перед необходимостью выбирать между отказом выполнить требование вышестоящего суда и сделкой со своей совестью, я подала в отставку с поста, на котором проработала шестнадцать лет».

Конечно, Майклу это не помогло. Другой судья пересмотрел дело и приговорил его к отбыванию остатка срока – 4 года и 15 дней. Столкнувшись с такой перспективой, Майкл подался в бега[69].

Когда судья Форер выносила решение по делу Майкла, она знала, что может применить одну из двух норм. Директивы властей Пенсильвании, касающиеся определения меры наказания, предполагали, что у нее есть право принять решение по собственному усмотрению – чем она и воспользовалась. Но Закон, принятый в 1982 году, гласил однозначно: пять лет. И никакого «по усмотрению», по крайней мере для судьи. Право на свободу выбора имел только прокурор, который решал, как сформулировать обвинение (и который опротестовал первоначальный вердикт Форер). Форер знала о Законе 1982 года, но она считала его антиконституционным и попыталась обойти применение обязательного пятилетнего минимума.

По мнению Форер, Закон 1982 года противоречит конституционному принципу разделения властей, потому что обращен к прокурору, но не к судье, а также допускает непредсказуемое, случайное применение. Он не позволяет рассмотреть предшествующие факты и психологическое состояние ответчика; в соответствии с ним закоренелый рецидивист получит тот же срок, что и голодный человек, задержанный за кражу съестного. Этот закон, считает Форер, нарушает фундаментальные англо-американские правовые принципы, гласящие, что наказание должно быть индивидуализированным и соразмерным масштабу преступления. «Жестко закрепленное и конкретное обязательное наказание исключает из судебного процесса судебное решение, – заключает Форер. – Такие законы превращают правосудие в бездушную машину, которая вменяет преступления, навешивает ярлыки, приводит приговор в исполнение, не обращая внимания на то, что все люди разные».